Заметив, что кузнец открыл было рот для ответа, мастер Жоттеран поспешил добавить для всех слушавших:

— Если, по несчастью, вы никогда не сможете вернуться в ваш родной край, это будет немалым преимуществом для ваших детей, раз они станут гражданами Во.

— А я, — заявил кузнец, — я отлично чувствую себя в шкуре жителя Конте. Очень бы мне хотелось, чтобы тело мое упокоилось в вашей земле, но пусть меня положат туда не в шкуре жителя Во.

— Но послушайте… — начал было Жоттеран.

Гийом Роша не дал ему договорить. Указав на своих друзей, сидевших поодаль, он сказал:

— Они, они-то все молодые. Пусть они соглашаются, я смогу их понять… Так само собой получается… Но в мои годы не желаю я больше никому надоедать. Вам, мастер Жоттеран, я благодарен от всей души за вашу доброту. У вас, как говорится, большое сердце. И прямо я вам скажу: если я терплю, что живу здесь изгнанником, то только потому, что вы мне работу дали.

Голос старика дрогнул, в глазах блеснула слеза. Стараясь справиться с волнением, он стал горячо уговаривать своих друзей послушаться совета плотника из Моржа, которого сам кузнец считал первым мудрецом.

В разговор вмешалась Ортанс.

— Как по-вашему, найдется в городе достаточное количество жителей, готовых помочь нам продолжить дело Блонделя?

— Разумеется, ведь вам будет дано полное право обращаться к властям, как любому жителю Моржа. Вы уже отныне не иноземцы, ведь только иноземцы могут с нашего разрешения привозить сюда детей из чужих краев. Вы станете здешними жителями и сможете оказывать приют любым детям.

Ортанс повернулась к Бизонтену:

— В таком случае я готова согласиться на предложение мастера Жоттерана. Думаю, что и Блондель тоже на это пойдет.

Бизонтен раздумчиво качал головой. Он уточнил еще кое-какие подробности, а потом проговорил серьезным тоном:

— Я тоже считаю, что мы должны согласиться.

Слова его были встречены общим одобрением. И с души Бизонтена будто спала какая-то тяжесть. Он бросил уже весело:

— Черт побери! Один только мастер Жоттеран мог сыграть с нами такую шутку! Я-то в жизни не собирался ни к чему прилепляться, а вот, глядишь, сразу стал и из Франш-Конте, и из Во!

— А скажи ты мне, — прервал его Жоттеран, не дав ему времени залиться по обыкновению смехом, — разве это я первую петельку тебе на лапу накинул, разве я тебя держу на привязи?

Ответом был дружный смех. Бизонтен поцеловал Мари, потом все поднялись с места и на прощание расцеловались со стариком. А Пьер сказал Клодии:

— Видишь, ты была права, наш малютка родится коренным гражданином кантона Во.

Мужчины торопились поскорее настелить крышу соседней фермы, поспеть до дождей, а женщины собирали на обработанных возле дома участках все, что дала им за их долгий труд здешняя земля: тыкву, горошек, морковь, репу. Уже пахло осенью, ее нес с собой неуемный западный ветер, предвестник затяжных дождей. Целых четыре дня неповоротливые тучи перекатывались через Савойские Альпы и горы Юры, цепляясь за их вершины, раздиравшие их в клочья. Озеро еще не затянуло туманом, но порой среди этой тягостной серости прорывался словно бы осколок металла, и от блеска его резало глаза. Ветер срывал с деревьев целые охапки рыжей листвы и уносил ее в гневе куда-то ввысь, чтобы бросить затем на землю и на воду.

— Да поторопитесь вы, — то и дело покрикивал Бизонтен, — не желаю я, чтобы весь этот дом промок к чертовой матери!

Каменщик и кузнец помогали ему, они подавали черепицу прижимаясь спиной к ступенькам приставной лестницы, напрягая мускулы живота и предплечий, изнуренные этими равномерными движениями.

— Давай в ритме! Держите ритм! — кричал им Бизонтен.

— Ты так нас совсем уморишь, — задышливо ворчал кузнец.

Целых три дня работа шла споро и быстро от первых проблесков зари до полной темноты, и последняя черепица была уложена на место ровно за час до того, как хлынул дождь Утро выдалось мрачное, в такие утра кажется, что никогда уже дневной свет не сумеет прорвать громаду туч. А тучи нависали еще ниже, чем обычно, и волочили свои траурные лохмотья даже по воде, и озеро минутами злобно ощетинивалось им навстречу. И вдруг сразу наступил мрак, словно бы уже пришла ночь. Льющаяся с небес вода с шумом без разбора молотила по дорогам, по земле, шуршала в колючих изгородях. И Бизонтен радовался, что и на сей раз он оказался быстрее и проворнее ветра.

— Видишь, — крикнул он Жану, — вот что оно значит — плотничать. Плотничать — значит тучу опережать. Всегда и повсюду обгонять ветер.

Они так и не вышли из амбара, куда снесли свой инструмент. Стояли и смотрели на сплошную серую завесу, а она наподобие настоящей ткани хлопала, морщилась, закручивалась, всегда готовая уступить шквалу. До дома им было всего шагов с сотню, дома их ждала горячая похлебка, да они никак не решались выйти под такой ливень.

— Послушай-ка, — обратился Бизонтен к Жану, — сходи-ка и принеси нам похлебки, ты ведь у нас самый маленький, между каплями легко сухой проскочишь.

— Ни за что не пойду, — отозвался Жан, — а то ты наверняка скажешь, что я в похлебку воды подлил, с тебя станется.

Все четверо расхохотались. Бизонтен, который всю свою жизнь сожалел, что люди такие грустные, был рад, что этот мальчуган скор на острое словцо.

На радостях, что стройка была закончена, за еду они принялись с отменным аппетитом. После обеда Пьер запряг Бовара и, захватив с собой Жана и Леонтину, отправился в Бюсси к виноградарю, посулившему им бочонок вина. Кузнец зашагал в свою кузню, пригнувшись под льющимися с неба потоками дождя, гонимыми ветром. Бизонтен с порога смотрел, как постепенно исчезает фигура старика в этой серой пелене, потом решил заглянуть в конюшню, где надо было отгородить угол для коз. Но не успел он сделать и пяти шагов, как Шакал с лаем бросился к дверям. Бизонтен оглянулся, кликнул пса, но тот, хромая, уже запрыгал на трех своих лапах по лужам, однако лаять перестал. И завилял хвостом, как бы давая знать — друг пришел.

Барбера, с непокрытой головой, в широко распахнутом на груди кожаном полукафтане, вел под уздцы своего мула, нагруженного, видимо, сверх меры. Похоже было, что оба только что вылезли из озера, до того они вымокли. Бизонтен бросился открывать двери сарая и крикнул:

— Ортанс, Мари, идите скорее! Барбера здесь!

Едва он ввел в дом контрабандиста и поставил в конюшню его мула, как во дворе послышался топот башмаков, шлепанье по лужам. Прибежали на его зов обе женщины. Бизонтен понял, каким огромным усилием воли Ортанс сдержала рвущийся с губ крик: «А Блондель?» Однако первым заговорил Барбера:

— Чувствовал я, что дождь собирается. Я надеялся до вас раньше добраться. Всю ночь в темноте шагал. Краюхи хлеба и той не было.

— Сейчас поешь, — сказал Бизонтен.

— Это потом, надо сначала детишек выгрузить. Их у меня нынче пяток. И, черт побери, не слишком-то жирненькие.

На мула были навьючены две огромные корзины, и их откидные крышки были обиты изнутри парусиной. Но и это не слишком помогало, дождь проник внутрь, и ребятишки насквозь промокли в своих лохмотьях. Как только их взяли на руки, все разом захныкали, а одного младенца Ортанс поднесла к дверям, поближе к дневному, хотя и серенькому свету.

— Скончался, — проговорила она.

Барбера подошел к ней.

— Это девочка, — пояснил он. — Кашляла — видно, все нутро себе надорвала.

Ортанс положила маленькое тельце на соломенный тюфяк, и все осенили себя крестным знамением.

Контрабандисту, казалось, не по себе. По его мясистому лицу струилась вода. Пряди волос прилипли ко лбу и щекам, густо заросшим бородой. Он качнул головой и, печально оглянувшись, проговорил:

— Это уже третий. Двоих я похоронил по пути. Сколько раз я к вам сюда ни езжу, обязательно приходится могилки копать.

Женщины ввели контрабандиста в большую комнату, а Бизонтен тем временем распряг мула, обтер его пучком соломы, поставил в стойло и кинул ему две охапки сена. Мул Барберы, обычно чересчур резвый и упрямый, так что Бизонтен даже чуточку побаивался его, от усталости не сразу принялся за еду.