На следующий день, рано поутру, Клара, едва завидев Летицию, оставила полковника де Крея, с которым болтала под окнами сэра Уилоби, и двинулась через газон навстречу подруге. Полковник только что вернулся с утреннего купанья и пощелкивал мокрым полотенцем на манер дрессировщика, меж тем как Кросджей резвился вкруг него, как цирковая лошадка.

— Милая, я в таком горе! — воскликнула Клара.

— Милая, у меня для вас новости, — ответила Летиция.

— Правда? Но вы знаете, что бедного мальчика изгоняют отсюда? Этой ночью Уилоби ворвался к Кросджею, вытащил его сонного из постели и принялся допрашивать, пока тот не рассказал ему всей правды. Я рада, конечно, что Кросджей сказал правду, но он будет изгнан из Большого дома за то, что прежде лгал — а лгал он, чтобы выгородить меня и, откровенно говоря, по моему приказанию. Мы тут сейчас решили, что Кросджею следует весь день держаться подальше от дома, и взяли с него обещание, что вечером он явится и попробует испросить себе прощения. Вы должны мне помочь, Летиция.

— Вы свободны, Клара! Вам остается только сказать, что вы хотите свободы, и вы ее получите.

— Как это понять?

— Он вас отпустит.

— Вы уверены?

— Этой ночью мы с ним долго беседовали.

— И этим я обязана вам?

— Вы мне ничем не обязаны. Он сам вызвался вернуть вам слово.

Клара воздела очи к пебу.

— Профессор Круклин. Понимаю. Я об этом не подумала!

— Зачем вы отказываете ему в великодушии, Клара! Вы несправедливы.

— Дайте срок, милая Летиция. Я стану более чем справедлива — со временем. Я научусь трубить ему хвалу, читать лекции о величии мужской души, которое постигается по мере того, как мы ее узнаем. Покуда же мы постигли ее лишь наполовину и еще несправедливы в своих суждениях. Но не обманываетесь ли вы, Летиция? И он не собирается говорить с отцом? Вы уверены, что тут нет ошибки? Я так взволнована! Я чувствую себя полным ничтожеством. Я начинаю понимать тех, кто так им восхищается. И он просто возвращает мне свободу, без всяких условий? И не будет этих ужасных проволочек, сцен и писем? И мы с отцом можем завтра же уехать? Но как же могла я так запутаться? Мне этого ни за что не понять! Когда подумаю обо всем, мне становится страшно. Конечно, я кругом виновата, я вела себя непростительно. А вы, дорогая Летиция, вы так рано встали ради меня?

— Я хотела дать вам знать.

— Возьмите мое сердце — оно ваше всецело!

— Лучше подарите мне частицу, но только — навсегда.

— Фи! Впрочем, вы вправе так говорить.

— Я не хотела вас задеть, но согласитесь, что сердце, о котором идет речь, и в самом деле несколько переменчиво.

— О, оно очень эгоистично, ведь вот же я сразу и позабыла о Кросджее! Но если сегодняшнему дню суждено пройти под знаком великодушия, то, быть может, и он получит прощение? Ведь мальчик заслуживает чуткости, хотя бы из уважения к его отцу, который изо дня в день рискует жизнью ради отечества, получая за это гроши, на которые нельзя прокормить семью. Бедный глупый мальчонка! Ах, это его: «Послушайте, мисс Мидлтон, почему… некто… не принял моего отца, когда он сюда приезжал, и ему пришлось десять миль тащиться под дождем?» Право, быть может, это и заставило меня впервые… Однако какое великолепное утро после вчерашнего дождя! Будем же великодушны! Согласитесь, Летиция, что самый прекрасный день можно позолотить и заставить сиять еще ярче!

— Разумеется, можно. Дух наш способен заставить этот день навсегда сохранить свои радужные краски.

— Вот и я так говорю. Вы можете озарить сегодняшний день золотым сиянием для меня, я — для вас, сэр Уилоби — для нас обеих. А раз так, то день этот останется в памяти поистине райским на всю жизнь. Впрочем, испытательный срок еще не прошел: солнце едва взошло.

— Вы видели сегодня мистера Уитфорда?

— Я видела, как он проходил мимо.

— И, конечно, решили, что он не в духе. Но, право, это не так.

— У меня была гувернантка, весьма ученая дама, и я изучила сварливый менторский нрав во всем его живописном многообразии. Про нее никогда нельзя было сказать, что она не в духе! У нее всегда было ровное настроение. Просто она была всегда права, а я — всегда виновата. Поэтому она вечно хмурилась. Мои прегрешения вечно стояли у нее перед глазами, и она смотрела на меня сквозь них, как сквозь очки. Впрочем, я была довольно трудным ребенком.

Летиция засмеялась.

— В этом я не сомневаюсь, — сказала она.

— Вместе с этим мы прекрасно ладили. Мы с ней как бы составляли задний и передний план одной и той же картины.

— Я так и вижу ее, — сказала Летиция.

— Теперь она даже говорит, будто одну меня и любила в жизни. Как знать, быть может, на старости лет мне придется сказать то же самое о ней?

— Я думаю, вы и теперь доставили бы ей немало хлопот и терзаний.

— Вы хотите сказать, что я доставила мистеру Уитфорду много хлопот и терзаний?

— Вы хотите сказать, что он вам ее напоминает? Вы же сами говорите, что видите ее портрет.

— Ах, не смейтесь над ним! Это верный друг.

— Всякий мужчина, который провозглашает себя нашим другом, непременно выступает в роли нашего судьи.

— Не слишком сурового, надеюсь?

— Я не знаю, каков будет его окончательный приговор, но его грозное чело достойно самого Радаманта^{49}.

— Мне слышится голос доктора Мидлтона!

Клара оглянулась.

— Как? Где? Понимаю! Это вам в моих словах поослышался отзвук его речей? Впрочем, он никогда не поставил бы Радаманта судьею над европейцами, тот ведь как будто судил одни азиатские души. Так что вы не правы, мисс Дейл. К тому же отец очарован мистером Уитфордом. Интересно, что он в нем увидел? Таинственные глубины этих ученых джентльменов недоступны для женщин. Должно быть, оттого, что сокровища, которые там таятся, не котируются на нашем рынке. Правда, ученые мужи порою снисходят до нас, грешных, — но лишь затем, чтобы поставить дерзкую на место. Мистер Уитфорд не любит расходовать свое внимание на мелюзгу. Он сосредоточен, глубокомыслен, прилежен, он — совершенство. И если бы он спустился к нам на землю, он уподобился бы Тритону, выброшенному на сушу, — вы не согласны?

— Вы полагаете, что в обществе он должен чувствовать себя, как в чуждой стихии? — робко спросила Летиция.

Острый ум, которым ее наделила природа, пугал ее. Не изведавшая полноты ощущения жизни, страдающая от раны, которая еще не затянулась, и скованная предрассудками, она поддалась своей кроткой привычке к подчинению и ответила так, что могло показаться, будто она соглашается с собеседницей. Привычка эта зиждилась на идеале женственности, некогда воспринятом Летицией. Ей хотелось бы решительнее встать на защиту друга, но тогда пришлось бы поступиться своим идеалом. А это было для нее так непривычно, так ново, что мысли ее сейчас же потеряли форму и стройность. Такова расплата, ожидающая всех, кто отказывается от своей подлинной сущности и берет на себя роль, какою бы естественной эта роль ему ни казалась: обманывая свой ум, мы неизбежно его притупляем. Всякий представитель рода людского найдет подтверждение этому правилу, заглянув в собственную биографию.

— Вам кажется, что он лишен дара сочувствия? Но это не так, — отважилась все же Летиция. — Вы находите его суровым и мрачным? Опять ошибка. Он веселый человек и никогда не падает духом, какие бы невзгоды на него ни обрушивала судьба. Доктор Корни утверждает, что никто не умеет так заразительно смеяться, как Вернон Уитфорд, никто не обладает таким чувством юмора. Последнее время он, правда, немного… но ваше жестокое «сварливый» к нему неприложимо. Дело в том, что он очень озабочен судьбой Кросджея и кое-какими другими обстоятельствами. Он собирается покинуть Паттерн-холл. Быть может, он и проигрывает рядом с теми, кто, не имея его теперешних забот, в состоянии безмятежно отдаться своему веселому нраву, но ваше определение: «Тритон, выброшенный на сушу», столь же не точно, сколь несправедливо. Я не знаю более превосходного человека, чем мистер Уитфорд.