— Я вам не помешаю, мистер Уитфорд? — спросила она, входя и тихонько притворяя за собою дверь. — Я подумала, что вам, быть может, интересно, как прошел вечер. Представьте себе, профессор Круклин в конце концов явился! Кстати, миссис Маунтстюарт полна недоумения: она говорит, что ожидала видеть вас у себя, что вы ей ничего не говорили, что она ровно ничего не понимает, и так далее, и так далее. Словом, она дала полную волю своей страсти к восклицаниям. Можно себе представить ее огорчение! Ведь профессор прибыл тем самым поездом, который она встречала!

— Я так и предполагал, — сказал Вернон.

— Бедняге пришлось часа два провести в станционной гостинице — не было ни одного экипажа. Он уверен, что схватил простуду, и не в силах подавить свое раздражение по этому поводу. О его учености я судить не берусь, но ему далеко до благодушия нашего доктора Мидлтона. Словом, вышло крайне неудачно — он испортил весь вечер! Миссис Маунтстюарт стала было за ним усиленно ухаживать, но этим лишь привлекла к нему общее внимание, и раздражение профессора передалось остальным. Она совсем потеряла голову: она была непохожа на себя. Вы скажете, не мне бы выступать в роли критика, но я всегда считала, что хозяйке следует смотреть на свой стол, как на поле сражения, предоставляя павших собственной судьбе и не допуская, чтобы командовал кто-либо, кроме нее, будь то самый прославленный генерал. Конечно, все эти мысли возникают лишь при виде чужой неудачи, и тогда мне кажется, что я на месте хозяйки с честью выдержала бы этот бой. Да я, верно, и критиковать-то отваживаюсь лишь от сознания, что самой мне никогда не придется испытать свои силы на этом поприще, которое, по правде сказать, не представляется мне особенно привлекательным.

И, не обратив внимания на улыбку, промелькнувшую на лице Вернона, Летиция продолжала:

— Миссис Маунтстюарт предоставила выбор темы профессору, а он только и говорил что о какой-то молодой особе, которая, как ему доложили, незадолго до него сидела в этой же гостинице и вдвоем с каким-то джентльменом потягивала горячую воду с коньяком.

— Откуда он об этом узнал? — воскликнул Вернон, пораженный коварством судьбы.

— От хозяйки гостиницы, которая пыталась его утешить. Да, и еще он рассказывал, со слов все той же хозяйки, будто та снабдила эту особу своими чулками и башмаками, покуда сушилась ее собственная обувь. Профессор неплохой рассказчик, и его язвительная манера производит впечатление. Весь стол принялся гадать, откуда появилась эта эксцентричная особа, живет ли она где-нибудь по соседству и как могло случиться, что она рискнула отправиться в такую погоду пешком. Я слушала с болью. Увы, я не могла сомневаться в личности дамы, о которой шла речь!

— А она?

— И глазом не моргнула!

— А Уилоби — он на нее смотрел?

— Да, но без тени подозрения сначала.

— Сначала?

— Полковник де Крей всячески старался нас отвлечь и был чрезвычайно забавен. Миссис Маунтстюарт под конец даже сказала, что ему следовало бы выплатить премию за спасательные работы. Сэр Уилоби тоже говорил неплохо, но в его речах слишком уж чувствовалась горечь. Он говорил умно, но со злостью. Ему не хватает беспечности полковника де Крея, позволяющей тому молоть всякий вздор ради увеселения общества. А когда мы перешли в гостиную, даже полковник растерял последние остатки своей безмятежности. Я сидела подле миссис Маунтстюарт, когда к ней подошел профессор Круклин, и слышала, как он заговорил с ней о «вот этом джентльмене» и об «этой молодой даме», кивая в сторону полковника де Крея и мисс Мидлтон, так что уже нельзя было сомневаться, кого он имел в виду.

— И что же, она тотчас сообщила это Уилоби?

— Ну, нет! Полковник де Крей не отпускал ее ни на шаг. Он неустанно за ней ухаживал. У него трезвая голова, хоть он и кажется болтуном. Он изо всех сил занимал своей болтовней миссис Маунтстюарт и ее гостей.

— Следовательно, Уилоби не знает?

— Трудно сказать. Когда мы прощались, он задержался на минуту возле миссис Маунтстюарт. У нее было странное выражение лица, и я слышала, как она произнесла слово «плутовка». Он засмеялся. Она пожала плечами. По дороге домой он ни разу не раскрыл рта.

— Ну, что ж, предоставим дальнейшее естественному ходу событий, — сказал Вернон с тем философским видом, за которым так часто прячется отчаяние. — Уилоби получил по заслугам. Взрослый человек должен понимать, что нельзя искушать судьбу, связывая молодую женщину словом, наперекор ее желаниям. А эти двое… они испытывают взаимное влечение… Оба они… Словом, они встретились, и этим все сказано. Ни ему, ни ей не откажешь в блеске. Он обладает даром убеждения. Другой, будь у него ангельское красноречие, ничего бы не добился на его месте. Я сказал ей все, что мог, — и безуспешно. Что поделаешь — такова природа сердечных влечений! Уилоби, напротив, действует на нее отталкивающим образом. Я примерно в таком же положении или, вернее, был бы в таком положении, если бы она связала себя словом со мною. Впрочем, я бы находился в нем ровно пять минут — срок, потребный для того, чтобы объявить ей по всей форме отказ от всяких притязаний на ее свободу. Надо быть безумцем, чтобы вообразить, что такая девушка… Если она разлюбила, значит, разлюбила — и все тут! Угасшего чувства не оживить. Все эти уловки, попытки ее удержать, нежелание выслушать — лишь увеличивают ее отвращение, и она, в свою очередь, учится лукавить. Вот и сейчас, разве не хитростью удержали ее в Большом доме, нарочно так подстроив, чтобы доктор Мидлтон не захотел его покинуть? Разве я не прав?

Заручившись молчаливым согласием собеседницы, Вернон продолжал:

— Нет, она ни в чем не виновата. Она была с ним откровенна, а он не захотел ее выслушать. Остается лишь вопрос: будет ли она верна своему слову или нарушит его? Поступится ли условным понятием чести или пойдет против своей природы? Где больше истинного бесчестья? Разве нам с вами не ясно, что ей следует прислушаться к велению своего сердца? Это один из тех редких случаев, когда единственным оракулом может служить природа.

— Да, но знает ли она, чего хочет ее сердце?

— Для меня это не подлежит сомнению. Я удивляюсь только одному — что она вернулась. Должно быть, по совету де Крея — он как-никак обладает житейским опытом. Он… впрочем, у меня никогда не было дара убеждения, и моя неудача, конечно, не в счет.

— Но такая внезапная близость!

— Это и есть пресловутое — «с первого взгляда». Он появился на сцене в счастливую минуту — счастливую, разумеется, для него. Пигмей может показаться великаном, если он правильно рассчитает свой выход. А вы сами — разве вы не почуяли опасность со второго или с третьего взгляда, которыми они обменялись? Ведь это вы советовали мне здесь задержаться, хоть доля пользы, которую принесло мое пребывание, микроскопически мала по сравнению с неприятностями, какие я здесь терплю.

— Это было противно вашим желаниям, я знаю, — произнесла Летиция, тут же испугавшись собственной бестактности: одна мысль, что Вернон мог подумать, будто она пытается зондировать его в столь деликатном вопросе, заставила деликатную мисс Дейл внутренне сжаться.

Вернон и в самом деле насторожился.

— Да, это отчасти шло вразрез с моими планами, — ответил он. — Впрочем, мы оба, — и вы и я, — кое-что предвидели, не правда ли? Это и не удивительно, ибо, подобно большинству пророков, мы основывали свои предчувствия на фактах, о которых догадаться не составляло особого труда. Для уготованной роли, как мы уже говорили, годился бы и пигмей, а полковник отнюдь не пигмей — он хорош собою, симпатичен и умен.

— Но ведь он — друг сэра Уилоби!

— Дружба в делах такого рода!.. В подобных случаях принято сваливать вину на Пенорожденную^{47}.

— Вы исповедуете языческий фатализм?

— Нынче это называют Природой. Ученым угодно ссылаться на естественный отбор. Взгляните на нашу парочку! Оба изящны, обаятельны и остроумны, оба радуют сердце и глаз, — словом, эти двое, что называется, созданы друг для друга. Его можно понять. К тому же его вина еще не установлена. Мы знаем лишь одно: к чему это ведет. Если у вас подвернется случай дать Уилоби дружеский совет, — а вам это более с руки, чем мне, ибо уже одно то, что я слишком много знаю, должно его раздражать, — намекните ему, что у вас тоже открылись глаза. Его безрассудный страх перед общественным мнением мешает ему видеть вещи в их истинном свете. Едва Уилоби почудится, что ему грозит разоблачение, он начинает плести паутину и уже ничего кругом себя не видит. Хитроумная эта паутина застилает ему глаза, и он первый в ней запутывается. Он сам себе роет яму, он торопит события! Скажите ему, что ее желание уехать непреложно. Назовите ее безумной, чтобы его успокоить. Иначе в одно прекрасное утро он проснется — и тогда снова… еще раз!.. А ведь это непременно случится! И ему уже не на кого будет пенять, кроме как на себя. Внушите ему каплю вашего философского отношения к жизни.