— Вот вам, Клара, образец Эгоиста, — заключил свой рассказ сэр Уилоби, — портрет Эгоиста в самом чистом виде. Видите, до каких он дошел столпов? А его бедная жена! И заметьте — он и понятия не имеет о том, что вся его мольба продиктована неприкрытым себялюбием.

— Эгоист! — воскликнула Клара.

— Да, моя дорогая, остерегайтесь выйти за Эгоиста, — заключил сэр Уилоби с галантным поклоном.

Клара была так поражена его слепым самодовольством, что не верила своим ушам: уж полно, не ослышалась ли она? Неужели он в самом деле произнес это слово? Она глядела на него невидящим взором, но вскоре направление, которое приняли ее мысли, заставило ее вздрогнуть. Она обвела всех взглядом: ни Вернон, ни ее отец, ни тетушки Изабел и Эленор — никто, по-видимому, не заметил, что одним этим словом сэр Уилоби нарисовал свой собственный портрет! Да и самое слово проскользнуло мимо их ушей. А между тем оно предстало перед ней как целебное зелье, как луч света, как ключ к характеру Уилоби и — увы, ей и это пришло в голову! — как адвокат, выступивший на ее защиту. Эгоист! Она вдруг увидела его, этого человека, имевшего несчастье произнести собственный приговор, увидела его со всеми его достоинствами и недостатками, и в этом новом, беспощадном свете самые достоинства его оказались поглощенными местоимением первого лица единственного числа. Самая щедрость его громче прочих качеств, казалось вопила: «Я! Я! Я!» И можно было с легкостью себе представить, как, достигнув возраста героя анекдота, рассказанного доктором Корни, он восклицает: «О, спасите мою жену! А не то мне придется заводить другую, и кто знает, будет ли она любить меня так же сильно, как первая, поймет ли, как та, все особенности моего характера, оценит ли мои взгляды на жизнь?» Ему шел всего лишь тридцать третий год, следовательно, он был еще молод и здоров, однако его многословное и настойчивое возвращение к своей главной теме, акцент, какой он делал на «я», «меня», «мое», уподобляли его старику, в котором там и сям еще проглядывали остатки давно увядшей молодости.

Остерегайтесь выйти за Эгоиста. Да, но поможет ли он ей избежать этой участи? Она представила себе сцену, которая разыгралась бы, если б она попросила освободить ее от слова, представила, как ее волокут вдоль стен его эгоизма, как она ударяется головой обо все углы, и сердце ее болезненно сжалось перед этой картиной.

Правда, имелся пример Констанции. Но эта отчаянная девушка заручилась поддержкой галантного и преданного джентльмена: она встретила некоего капитана Оксфорда.

Клара столько думала об этой паре, что они в конце концов сделались в ее представлении героическими фигурами. Она спрашивала себя: «А я могла бы?.. Если бы кто-нибудь?..» Она томно закрывала глаза и, безвольно предаваясь своим грешным грезам, чувствовала, что не может сказать им: «Нет».

Ведь сам сэр Уилоби сказал ей: «Остерегайтесь!» Выйти за него замуж значило бы действовать вопреки его предостережению. Она даже представила себе, как он впоследствии сказал бы ей: «Я вам говорил!» И она ясно увидела, что женщина, вступившая с ним в брак, оказалась бы связанной не с живым человеком, обладающим сердцем и душой, а с испещренным иероглифами обелиском, который всю жизнь расшифровывал бы ей самого себя и читал ей лекции все на ту же тему: о себе.

Нет, ясно, что этот человек-скала не отпустит ее добровольно. Этот застывший эгоизм, эта окаменелость выслушает ее просьбу с изумлением и наотрез откажется выполнить ее. Гордость помешает ему даже понять ее желание быть свободной. Положим, она могла бы добиться свободы — и притом не прибегая к способу, избранному Констанцией, — но мысль об отце, об огорчении, какое она ему причинит, о трагической дилемме, которую перед ним поставит, лишала ее решимости. Несмотря на всю свою любовь к ней, отец настаивал бы на соблюдении данного ею слова; в конце концов он, разумеется, уступил бы, но смятение его и отчаяние не поддавались бы описанию. Доктор Мидлтон, когда его чувства приходили в расстройство, бывал ужасен: он бросал все свои занятия, книги, умолкал и становился похожим на человека, потерпевшего кораблекрушение в океане и не ждущего ниоткуда спасения. В свете поднялся бы вой. Сколько бы она ни доказывала, что человек, из рук которого она вырвала свою, — эгоист, свет заклеймил бы ее как изменницу. Она с горечью подумала, что ее взгляды на свет пришли в согласие со взглядами Уилоби, — ведь это из-за него благоухающий сад превратился для нее в заросший крапивою пустырь, а вместо горизонта перед ней встала глухая, темная стена.

Клара мысленно перебрала всех посетителей Большого дома, и в каждом из них она видела одно: искреннее восхищение хозяином дома. Ни одна душа не подозревала о его подлинной природе. Муки лицемерия, которые она претерпевала, принимая поздравления в качестве невесты сэра Уилоби, лишь немного умерялись тем презрением, какое она испытывала к поздравляющим, к их удивительной слепоте. Тщетно пыталась она себя обмануть, внушая себе, что правы они и что она просто-напросто глупая, вздорная и легкомысленная женщина. В своем стремлении подавить мятеж, начавшийся в сознании, а теперь уже бушевавший в крови независимо от сознания, она всячески вызывала тетушек Изабел и Эленор на преувеличенные похвалы их кумиру; она хотела проникнуться их настроением, дабы хоть немного примениться к ожидавшей ее участи. Подчас ей это даже удавалось, и голос протеста совсем было замолкал, но стоило ей провести пять минут в обществе сэра Уилоби — и все ее усилия разлетались в прах.

Однажды он попросил ее надеть фамильный жемчуг к обеду, на который были званы какие-то важные дамы, и сказал, что пришлет его к ней с мисс Изабел. Клара отклонила его предложение, сославшись на то, что не имеет еще права носить этот жемчуг. Он посмеялся ее щепетильности.

— По правде говоря, я от вас не ожидал подобного жеманства, — сказал он. — Я дарую вам это право. Ведь, по существу, мы уже все равно что муж и жена.

— Нет.

— А перед небом?

— Мы еще не обвенчаны.

— Ну, хорошо. Наденьте тогда этот жемчуг в качестве моей невесты.

— Я предпочла бы его не надевать. Я не могу носить жемчуг «напрокат». Я не могу надеть это ожерелье. Не могу, поймите. — И, испытывая к себе презрение за то, что не ограничивается резким отказом, она прибавила: — Вам не кажется, Уилоби, что девушка, надевающая на себя подобные драгоценности, походит на жертву, украшенную перед жертвоприношением? Нечто вроде священного тельца, увешанного драгоценностями, каких изображают на древнегреческих амфорах?

— Дорогая моя Клара! — воскликнул изумленный жених. — Как можете вы называть этот жемчуг драгоценностью, взятой напрокат, когда это перлы Паттернов, наши фамильные драгоценности, не имеющие, смею сказать, себе равных ни в нашем графстве, ни во многих других, — драгоценности, которые самым законным образом переходят к новой хозяйке дома?

— Это ваш жемчуг, но не мой.

— Он скоро будет вашим.

— Но, надев его сейчас, я бы предвосхитила события.

— Даже с моего согласия и одобрения? Даже если я вас прошу?

— Я еще не… я, может быть, никогда не стану…

— Моей женой?

Он торжествующе засмеялся и старым, испытанным способом всех влюбленных принудил ее к молчанию.

Такая щепетильность, впрочем, делает ей честь, сказал он. И может быть, жемчугу в самом деле лучше покоиться покуда в своем стальном ящичке. Он просто хотел порадовать ее сюрпризом.

Прекратив, как бы из уважения к ее воле, настаивать на том, чтобы она надела жемчуг, он ее обезоружил в ту самую минуту, когда она собралась было с духом, чтобы высказаться более решительно.

— Боюсь, что мы часто расходимся с вами во взглядах, Уилоби, — успела она все же сказать.

— Вы еще так молоды, моя дорогая! — последовал обидный ответ.

— А если это расхождение не пройдет с возрастом?

— Я отказываюсь даже представить себе такое, душа моя!

— Мне кажется, что у нас с вами от природы противоположные натуры.