— Он скрывает свое страдание, — сказали тетушки, — но оно очень глубоко.

— Следовательно, это у него нечто вроде болезни?

— Это не поддается объяснению, здесь какая-то мистика.

— Мистика? Нечто оккультное? Уж не культ ли самого себя?

— Себя? — воскликнули тетушки. — Но ведь человек, посвятивший себя служению своей личности, обычно равнодушен к другим. Разве такой человек жаждет сочувствия, любви и преданности?

— Его гостеприимство безупречно, сударыни.

— Он безупречен во всех отношениях.

— Человек, который может внушить подобное мнение о себе женщинам столь проницательного ума, прожившим с ним бок о бок всю жизнь, должно быть, и в самом деле безупречен. Могу только повторить, что хозяин он безупречный.

— Он будет прекрасным мужем.

— Надо полагать.

— В этом не может быть сомнения! Послушная и любящая жена будет им управлять по своей воле. Вот и все, что надлежит знать той, кого он полюбил столь роковым образом. И если бы мы только смели, мы бы раскрыли ей этот секрет. Она может управлять им посредством своей любви к нему, а управляя им, она будет править всеми вокруг. Ее владычество будет основано на любви, которую она ему подарит. Если бы она захотела это понять!

— Если бы она могла быть философом! — вздохнул доктор Мидлтон.

— Но чувствительность, столь обостренная…

— …если его подруга не проявит необходимой чуткости…

— может в конце концов, ибо и лучшие из нас не более как смертные…

— …привести к ожесточению!

— И хоть он будет испытывать те же чувства, что и прежде…

— …даже больше прежнего!..

— …и останется таким же нежным в душе…

— …он может зачерстветь снаружи!

Развернув перед доктором столь ужасающую перспективу, обе дамы разом взглянули ему в лицо.

— О, да вы нарисовали горестную картину образования мозоли! — сказал он, в тон их печальным голосам.

Все трое склонились в унынии. Дамы пытались вникнуть в смысл его последнего замечания; достопочтенный доктор боялся, как бы здравый смысл у него не одержал верх над галантностью.

Спасение пришло неожиданно.

Дверь в гостиную распахнулась, и лакей провозгласил:

— Мистер Дейл!

Мисс Эленор и мисс Изабел обменялись взглядами и всплеснули руками.

Обе направились к гостю с приветственными возгласами.

— Садитесь, садитесь, мистер Дейл! — восклицали они, подвигая ему кресло. — Надеемся, вы не принесли нам худых вестей о нашей дорогой Летиции?

— Нам так редко выпадает счастье видеть вас здесь, что, вместо того чтобы радоваться этому счастью, мы впадаем в тревогу.

— Итак, доктор Корни оказался чудотворцем?

— Да, это он доставил меня к вам, сударыни, — ответил мистер Дейл, худощавый и сдержанный джентльмен, на лице которого сквозь матовую бледность больного, прикованного к постели, все еще проступали следы индийского солнца. — Мне нечасто удается покидать свое жилище.

— Достопочтенный доктор Мидлтон.

Мистер Дейл поклонился. Лицо его выражало удивление.

— У вас тут великолепный воздух, сударь, — заметил достопочтенный доктор.

— Увы, я почти лишен возможности им пользоваться, сэр, — ответил мистер Дейл и, обратившись к дамам, спросил: — Мне удастся поговорить с сэром Уилоби?

Посовещавшись между собой, они сказали:

— У него сейчас Вернон. Мы пошлем спросить.

И позвонили в колокольчик.

— Я имел счастье познакомиться с вашей дочерью, мистер Дейл. Весьма достойная особа, — сказал доктор Мидлтон.

Мистер Дейл поклонился.

— Ваши похвалы для нее большая честь, сэр. И насколько я могу судить — а я сужу о ней, как отец, — она их заслуживает. До настоящего времени у меня не было оснований в этом сомневаться.

— Сомневаться в Летиции! — воскликнули дамы и принялись расхваливать ее, как воплощение добродетели и чуткости.

— До последнего времени я и сам свято в это верил, — сказал мистер Дейл.

— Но ведь более преданной дочери и заботливой сиделки невозможно себе представить!

— Это я могу подтвердить, сударыня, как отец.

— Да и во всех прочих отношениях, мистер Дейл, разве она не совершенство?

— Я хотел бы так думать.

Вошел лакей и объявил, что сэр Уилоби заперся в лаборатории с мистером Уитфордом.

— Хозяйственные дела, — заметили дамы. — Вы ведь знаете, мистер Дейл, как досконален в этом отношении Уилоби.

— Надеюсь, он здоров? — спросил мистер Дейл.

— Совершенно.

— И телом и душой?

— Мистер Дейл, он никогда не хворает.

— Ах, каково это слышать тому, кто никогда не бывает здоровым! А как здоровье мистера Уитфорда?

— Здоровье мистера Уитфорда? — воскликнул доктор Мидлтон. — Не пугайте меня. Оно незыблемо, как наша конституция, как наша казна, как репутация нашего князя всех поэтов^{70}. Не вселяйте в мою душу таких опасений, молю вас!

Мистер Дейл хмыкнул. Недоумение его возрастало с каждой минутой.

— Мистер Уитфорд работает головой, сэр, — сказал он. — А усиленные занятия наукой не всегда способствуют, если можно так выразиться трезвому взгляду на житейские вопросы.

— Не повторяйте этого поклепа на ученых, мистер Дейл! Поверьте мне, что тот, кто усиленно занят умственным трудом, лучше кого бы то ни было разбирается в делах практических.

— Вот как! И ваша дочь, сэр, тоже здесь?

— О да, сэр, и будет счастлива представиться отцу своей родруги.

— Ах, так они подруги?

— Их связывает самая нежная дружба.

Мистер Дейл еще раз хмыкнул, кан бы для собственного успокоения, и глубоко вздохнул.

— Летиция! — вполголоса произнес он и дрожащей рукой провел по лбу.

Дамы участливо осведомились, не душно ли ему, и одна из них предложила ему свой флакончик с нюхательной солью. Он вежливо отклонил их услуги.

— Благодарю вас, сударыни. Я надеюсь, что у меня хватит сил дождаться сэра Уилоби.

— Мы не решаемся тревожить его, мистер Дейл, когда он запирается. Но если хотите, мы пошлем ему записку. Вы и вправду не принесли дурных вестей о нашей Летиции? Она покинула нас нынче утром второпях, даже не простившись и только передав через служанку, что состояние вашего здоровья требует ее немедленного присутствия.

— Моего здоровья? А сама заперлась от меня на ключ. Мы с ней переговаривались через запертую дверь. Больной и растерянный, я окружен дверями, запертыми на ключ. Ни одна из этих дверей не желает отомкнуться, чтобы дать мне то, что для меня нужнее всякого лекарства: я хочу наконец понять, что происходит!

— Ах, мистер Дейл! — воскликнул доктор Мидлтон. — Я поражен образностью, с какой вы обрисовали свое положение. Вы дали картину, которая удивительно удачно рисует нынешнее состояние умов. И если бы я все еще читал проповеди, я непременно воспользовался бы вашей метафорой. Что до меня, я никогда не ломлюсь в закрытые двери. Свое душевное равновесие и даже телесное здоровье я приписываю тому, что умею принимать закрытые двери как должное, без лишних расспросов. Я читаю, что мне положено читать, при свете, какой мне для этого предоставлен. Нынешнее общество меж тем стучится изо всех сил в запертые двери, стремясь постичь скрытую за ними тайну. Больное и растерянное, оно не может достучаться. Почему же, сударь, общество не желает вникнуть в разницу между участью нищего и почтальона? Оба стучатся в дверь, но перед одним она растворяется, тогда как перед другим остается закрытой. Кто стучится в дом с приношением, может рассчитывать, что дверь перед ним распахнется, а кто несет туда только собственную нужду, так и не достучится. Идите к запертой двери с письмом в руке, говорю я вам, и она отверзется, и вам будет обеспечен радушный прием. Но не ждите, чтобы вам оттуда вынесли письмо. А посему…

Смахнув со лба испарину, мистер Дейл умоляюще протянул к собеседнику руку.

— Я больной человек, доктор Мидлтон, — сказал он. — И не в силах следить за аллегориями. Все, на что я способен, — это медленное переваривание фактов.