В заключение рассказа де Крей вновь принялся уверять общество в полнейшей его достоверности.

— Какой, однако, дальновидный старик! — воскликнула со смехом миссис Маунтстюарт, обращаясь к леди Буш и леди Калмер.

Дамы нерешительно захихикали.

— У вас еще много в запасе таких забавных историй, полковник де Крей? — спросила леди Буш.

— Ах, миледи, когда дерево примется перебирать свои золотые листочки, считайте его банкротом.

— Весьма поэтично! — провозгласила леди Калмер, искоса взглянув на подернувшееся зыбью лицо мисс Мидлтон и отметив про себя, что та за весь завтрак не обменялась с сэром Уилоби ни единым словом или взглядом.

— Если бы бутылка вашего паттерновского портвейна, Уилоби, не стоила всех свадебных подарков, вместе взятых, — начал доктор Мидлтон, наливая себе бордо в предвкушении ожидавшей его к вечеру награды за скромность во время полдневной трапезы, — если бы она не была ценнее их всех, говорю я, то я рекомендовал бы расставить подобную стражу среди ваших подарков.

— Что вы, сэр, — этим негодникам понадобилось бы не меньше дюжины паттерновского портвейна, — возразил де Крей.

Доктор Мидлтон пришел в ужас от столь кощунственной мысли.

— В таком случае и думать нечего, — сказал он. — Да тут и одной жаль!

— Однако мы ничуть не продвинулись, — заметила леди Буш.

— Считайте, что мы едем на перекладных, — сказала миссис Маунтстюарт.

— И что лошади скверно подкованы, — прибавил полковник.

— Вам хорошо, — возразила леди Калмер. — Вы имели возможность изучить вкусы мисс Мидлтон и знаете, насколько ей по душе те маленькие сувениры, что все еще сокрыты от постороннего глаза. А мы бредем, как в тумане. Вот и леди Буш в смертельном страхе. Еще не поздно совершить замену — хоть роковой день и близится, мисс Мидлтон. Он, можно сказать, на носу. Я считаю, что об этих пустяках следует говорить открыто, без нелепых мещанских экивоков, так, чтобы уж угодить наверняка. Это ведь дело, как и всякое другое. Мне, например, хотелось бы, чтобы меня вспоминали с добрым чувством. Да и хороший тон, по-моему, требует, чтобы об этих вещах говорили просто. Вы выходите замуж. Я хочу подарить вам какую-нибудь вещицу. Что вы предпочитаете? Вещь, которой можно пользоваться или просто любоваться? Для обычной семьи подобрать подарок нетрудно. Но там, где купаются в роскоши, это настоящая задача.

— В особенности, когда у невесты столь определенные вкусы, — прибавила леди Буш. — Право же, я очень огорчена, — сказала она, обращаясь к Кларе.

Сэр Уилоби оторвался от Летиции. Спокойная решимость не нарушать молчания, которую он прочитал на Кларином лице, требовала его вмешательства.

— Леди Буш, ваш сервиз превосходен, а я в фарфоре знаю толк, — сказал он. — Со старинным саксонским фарфором, как вам известно, у меня бедновато, зато такого севра, как мой, не найдешь ни у кого в нашем графстве. О китайском фарфоре и говорить нечего — такого вы и во всем королевстве не сыщете.

— Вы можете считать ваши две вазы с драконами подарком юного Кросджея, — сказал де Крей.

— Каким образом?

— Да ведь он воздержался от того, чтобы их разбить! Ну, не молодец ли? А фарфор и мальчонка под одной крышей — ситуация, не менее чреватая катастрофой, чем Флитч и его колымага.

— Надо вам сказать, — обратился сэр Уилоби к леди Буш, — что друг мой Гораций, чья шутка относится к приключению известной давности, героем которой был Кросджей, привез нам изумительную фарфоровую вазу, разбившуюся вдребезги оттого, что опрокинулась карета, в которой он ехал со станции.

Леди Буш и леди Калмер принялись ахать и охать, меж тем как мисс Эленор и мисс Изабел Паттерн вдались в подробности этого происшествия. Затем обе гостьи устремили сочувственные взгляды на Клару. Наконец, оторвав глаза от мраморного лика, который она им явила, леди Буш отчеканила:

— Ну, да сразу видно, что мисс Мидлтон не охотница до фарфора.

— Хорошо, что я вовремя это узнала, — сказала леди Калмер.

— Ах, как мне знакомо это выражение лица, этот взгляд, — произнесла леди Буш, пытаясь быть игривой. — Мне его видеть не впервой.

Сэр Уилоби был пронзен до мозга костей.

— Дорогая леди Буш, — сказал он. — Право же, ваша чересчур щепетильная щедрость породила какие-то фантастические предположения, и мы употребим все силы, чтобы их развеять.

Он был обескуражен неслыханной вульгарностью, с какой она позволила себе говорить в обществе о своем подарке, и бестактностью, с какой настаивала на этой теме. В ее словах ему даже почудился намек на несчастную Констанцию Дарэм. Впрочем, быть может, это ему и показалось, быть может, это всего лишь его болезненная мнительность? И однако — чем иначе объяснить поведение дамы, называющей себя его другом и поклонницей, аристократки и по рождению и по воспитанию! Неужели здесь в самом деле заговор? Неужели они что-то заподозрили? Он повернулся к Летиции, чтобы почерпнуть силы в ее взгляде.

— Но вы и мисс Мидлтон еще не сделались плотью единой, — возразила леди Буш, снова кинув взгляд на мраморную статую, какую являла собой Клара. — Мне нужно, чтобы два голоса подтвердили, что я ошибаюсь.

— Леди Буш, прошу вас, не считайте меня неблагодарной, — сказала наконец Клара.

— Благодарность! Вздор! Я хочу угодить вашему вкусу, сделать вам приятное. Благодарность трогает меня так же мало, как лесть.

— Но ведь благодарность бывает лестной, — сказал Вернон.

— Избавьте меня от вашей метафизики, мистер Уитфорд.

— Почему вы так равнодушны к лести, миледи? — спросил де Крей. — Это ведь самое тонкое из искусств. Я назвал бы лесть нравственной скульптурой — тот, кто владеет этим искусством, может придавать своим друзьям любую форму, какая ему понадобится. Мне и самому, хоть я и не очень-то в нем преуспел, довелось однажды заставить своего приятеля вести себя, как Соломон. Я добился этого тем, что постоянно восхвалял его мудрость. Уже после первых доз он стал проявлять благоразумие и с истинно восточной предусмотрительностью заранее взвешивать каждый свой шаг. Как знать, быть может, если бы я продолжил над ним работу дальше, он нанял бы младенца и парочку матерей, чтобы сотворить над ними Соломонов суд.

— Я хотела бы провести с вами день в Лондоне, — сказала леди Калмер, обращаясь к Кларе.

— А как бы он обошелся с царицей Савской?^{59} — спросила полковника миссис Маунтстюарт.

— С ее появлением дальнейший ход игры уже всецело зависел бы от нее самой, — ответил он.

— Если только вам не скучно ходить по магазинам и лавкам в обществе старухи, — не унималась леди Калмер, — и вы не станете над нею смеяться.

— Смеяться над теми, кого мы стрижем! — воскликнул доктор Мидлтон. — Как можно, леди Калмер? Нет, овечка — животное священное.

— Я в этом не совсем уверен, — отозвался Вернон.

— Обоснуйте свои возражения, — потребовал доктор Мидлтон.

— Инстинкт, побуждающий людей смеяться над теми, кого они стригут, заложен в них самой природой.

— Не могу с этим согласиться. Овечки, скорее, вызывают к себе инстинктивную жалость. В особенности, если они блеют, когда их стригут.

— Но вы исходите из того, что дарящие — это овцы, которых стригут. Я протестую, — сказала миссис Маунтстюарт.

— Сударыня, от нас ожидают даров; нас всячески подстрекают к тому, чтобы мы дарили; по милости прекрасного пола, свадебные подарки вошли в обычай. На того, кто не хочет или не может сделать ожидаемое подношение, смотрят с такой же неприязнью, как фермер на овцу со свалявшейся и ободранной шерстью: несчастная тварь только будит в нем воспоминание о соседской собаке, напавшей на его стадо. Даже капитан Бенджамен и тот, как вы видели, не мог противиться этому требованию. Нет, пара, собирающаяся связать себя узами Гименея, — это привилегированные пираты, шантажирующие нас всех; обычай этот достался нам в наследство от эпохи варварства. Но если и сегодня нас ощипывают столь же беспощадно, как в ту отдаленную пору, то я позволю себе все же сказать, что современные пираты больше не смеются над нами и не третируют нас, как прежде. Я полагаю, что мистер Уитфорд имел в виду разбойников более низкого пошиба.