– Уж не собираетесь ли вы, Ганес, покинуть нас, старых холостяков?
– Очень может быть… Как-никак, а домашняя пища совсем другое дело; что захочешь, то и подадут…
IV
Пан Коберец, когда хотел, был всеведущ. Никто не мог бы так ловко разузнать, куда ходит танцевать Бетушка! Распорядители танцев приняли нового члена весьма любезно, ибо солидность его была всем известна.
«Главное – осмотрительность! – сказал себе пан Коберец.- Просто ввалиться в зал – как бы беды не вышло». И он остался стоять у двери. За весь первый вечер он и ногой не шевельнул. Но все-таки был счастлив, счастлив как никогда. Он не спускал с Бетушки глаз, видел только ее, ее одну, и, если их взгляды встречались случайно, улыбался самым сердечным образом. Он забывал обо всем на свете, ему казалось, что он чувствует ее теплое, благоуханное дыхание, как будто сидит он у себя в комнате и бросает в печь благовония, за которыми обычно на Новый год посылал в аптеку и получал их там бесплатно, хотя все двенадцать месяцев не тратил на лекарства ни крейцера.
Наконец стояние у дверей – эти муки, это мучительно-сладостное самозабвенье – ему опротивело. Пан Коберец решился на великий шаг – и подсел к Бетушкиной матери.
– Вы не танцуете, господин Коберец? Ну разумеется, разумеется, в нашем возрасте уже не до танцев.
Пан Коберец слегка покраснел, но тут вдруг танец кончился, и Бетушка, сопровождаемая галантным кавалером, подошла к матери.
– Значит, вас всегда можно видеть в опере? – спросил тот, не выпуская Бетушкиной руки.
– О да, только разве когда болезнь помешает, да и то – стоит мне собраться в оперу, я тотчас выздоравливаю.
«Ну, пора!» – сказал себе пан Коберец и начал:
– А я никогда не бываю в опере!
– Вот как? Отчего же?
– Не знаю, как вам объяснить, – разоткровенничался пан Коберец,- по-моему, все они похожи одна на другую, никакой разницы.
– Вы, право, настоящий дикарь! – рассердилась Бетушка и слегка стукнула его веером.
«Ага, клюнуло! – подумал пан Коберец.- Оно и понятно: выгляжу я не так уж плохо, служба у меня хорошая, могу жениться,- она видит, что намерения у меня серьезные».
– Не права ли я, пан Коберец? – прервала его мысли Бетушкина матушка.
– Разумеется, сударыня, разумеется!
– Благодарю покорно! – отрезала Бетушка и потащила за собой своего партнера.
– А о чем, собственно, шла речь? Я ведь не слушал…
– Нет? Да я уж и забыла!
V
Во второй танцевальный вечер пан Коберец решил быть порасторопней и еще в гардеробной пригласил Бетушку на одну «беседу» и одну кадриль. Он старался танцевать как можно лучше и уже в конце первого тура весь обливался потом.
«В перерыве между танцами нам надо обязательно поговорить!» – подумал пан Коберец. И тут же начал рассказывать Бетушке о своих родителях и братьях, тетках и прочей своей солидной родне,- пусть, мол, знает, в какую порядочную семью попадет. Бетушку все это, безусловно, весьма и весьма занимало, и пан Коберец сокрушался, что ей так часто приходится отвечать на расспросы партнера, стоявшего справа.
А чтоб она представила, что у него всего вдоволь, много сорочек, к примеру, во время кадрили он повел речь о том, когда и в каких местах он больше всего потеет,- это был естественный повод заговорить о запасах белья.
«Она довольна»,- решил пан Коберец, видя, как Бетушка улыбается, и сам был тоже доволен.
После кадрили противный партнер Бетушки снова был тут как тут, он не отставал от нее ни на шаг, что было совсем уж неприлично для благовоспитанного юноши.
– Барышня,- сказал он,- мне посчастливилось достать у танцмейстера описание «беседы» – вот оно!
– Ах, благодарю, вы так любезны! Вот обрадуются мои подруги! Я тоже не запомнила хорошенько порядка фигур.
«Пожалуй, это соперник… Хочет расположить ее к себе дешевой услугой. Погоди-ка, меня не проведешь!» – сказал про себя пан Коберец, а вслух добавил:
– У меня, как и у вас, барышня, память плохая, я всегда вступаю такта на три позже и не помню расположения фигур. Кадриль я записал, тут я могу быть вам полезен.- И он вытащил из кармана лист бумаги.
– Спасибо, господин Коберец, кадриль я танцую довольно хорошо!
– Это не помеха, передадите кому-нибудь, вам будут благодарны.
Бетушка засмеялась и заглянула в листок.
– Это по-французски, барышня, а не по-чешски! – заметил пан Коберец.
– Благодарю за указание, только в этом я и сама могу разобраться!
Стоявшие вокруг рассмеялись, и громче всех этот невоспитанный юноша.
«Может, я выкинул какую-нибудь глупость?» – подумал пан Коберец и обрушился на юношу:
– Не вижу ни малейшей причины для вашего смеха! Тут так жарко, барышня вспотела, а когда пот со лба заливает глаза, сразу можно и не разобрать…
– Я не потею так, как вы, господин Коберец! – съязвила Бетушка и сложила бумаги.
– О, пожалуйста, дайте их мне,- заспешил молодой танцор,- самой вам неудобно нести, смею просить позволенья доставить вам обе записи завтра утром домой. Заодно я перепишу ночью и текст «беседы», там кое-что неразборчиво…
«Ага, он хочет попасть к ней домой!»-мелькнуло в голове пана Коберца, и он усмехнулся в душе, вспомнив, что решил сегодня же уладить этот вопрос другим способом.
По дороге домой он смело подошел к Бетушкиной матери. Бетушка шла впереди с тем молодым ветреником, который со смешной предупредительностью выбирал для ее ножек места посуше.
– У меня к вам одна просьба, сударыня,- сказал пан Коберец, обращаясь к матери.
– Ко мне?
- Да, я достал фунт шоколаду,- говорят, очень хороший, мне хотелось бы попробовать его, да вы знаете, как у стар… я хочу сказать, холостой человек шоколада варить не умеет… и вот я…
– Вы хотите, чтоб я сварила ваш шоколад? С большим удовольствием, приносите.
– Если позволите, сударыня, я пришел бы завтра после обеда. Повеселимся, я не буду в обиде, если уйдет весь шоколад.
– Благодарствую!
– Да нет, пожалуйста, я не какой-нибудь крохобор! Ваши – булочки и немножко сливок, мой – шоколад.
– Ну что ж, хорошо!
– Шоколад как раз при мне. Не угодно ли взять его с собой…
– Пожалуйста!
– А теперь мне пора в ресторан ужинать. Мое почтенье, сударыня!
– До свиданья!
«С Бетушкой я не стану прощаться,- подумал пан Коберец.- Пусть почувствует, что мне неприятно, когда она ходит с этим молокососом! А мамаше, видать, я пришелся по душе. Как любезно она приняла и несет этот шоколад, а рукам-то, должно быть, холодно!…»
VI
На другой день пан Коберец рассказал о своих планах и надеждах друзьям в ресторане «У города Одессы», собирая с тарелок соседей по столу «обед для какого-нибудь несчастного». Свой обед он обыкновенно съедал весь до капельки, но другие, к его великому удовольствию, оставляли на тарелках кое-что, и благодаря этому он мог творить благодеяние.
– А этого бакалейщика Мартинека я просто не терплю, уж очень назойлив, нужно убрать его с дороги.
– Смотрите, Ганес, как бы он вас не обставил!
– Прошу вас, не говорите мне этого, не то я за себя не ручаюсь! Что он по сравнению со мной, сколько он классов кончил?
– Ганес думает, что для девушек важна сдача государственных экзаменов! Деньги есть, стало быть, может жениться.
– Да ведь он мальчишка! Ему и двадцати шести, пожалуй, нет. Впрочем, я сегодня же улажу дело, увидите, какой я предприимчивый человек! Я уже написал своей матери, она завтра приедет в Прагу, я поведу ее к невесте. Сегодня я прохаживался возле их дома и видел, как Мартинек подъехал туда в фиакре.
Ровно в четыре пап Коберец вошел в дом, где жила Бетушка. Ему пришлось подняться только во второй этаж, и хотя сам он жил гораздо выше, тут, добравшись до последней ступеньки, он насилу смог отдышаться. Однако он и мысли не допускал, что это от страха, и предпочел взвалить вину на слабое сердце.
