– Ну, понятно!… А у вас тут какие-нибудь дела по соседству?

– Нет… просто у меля такое обыкновение: навещать каждого будущего своего жильца па его прежней квартире. Скажите, на вашей улице не было случаев оспы?

– Нет, пет… тут все здоровы, как в Меране.

Только накануне увезли одиннадцатого, умершего от оспы на нашей улице, по с какой стати я…

– Это меня радует. Я слышал, дети у вас тихие. Четверо мальчиков, да? Я справлялся у соседей… Прошу прощения, но вы сами понимаете – домовладельцы…

В эту минуту завозился в своей кроватке разбуженный разговором младший, шестимесячный. У меня опять сердце упало: если он, проснувшись, не увидит никого возле себя, то сейчас же заревет.

– Ка тин ка, посмотри, – сказал я, указывая на ребенка.

– Вы говорили, что у вас две тысячи дохода, – продолжал хозяин.- Пятьсот за квартиру… мне через день давали па сотню больше, ну да ладяо! У вас будет оставаться полторы – не так уж много! Вы застраховали свою жизнь?

– Трижды, трижды, господин Фоуфалик! В «Праге», в «Сла-вии» иг потом… потом…

Я никак не мог вспомнить название третьего учреждения, где я не…

– Это хорошо. А то яет хуже, когда вдова не в состоянии заплатить за квартиру. Виноват, это что?… Конский волос?

Он встал и пощупал матрац.

Да,- ответила моя жена,- девяносто крейцеров фунт. Высший сорт!

– А какая у вас тут вторая комната?

Мы повели его во вторую комнату, поменьше, потом в третью – так называемую «гостиную». Мне показалось, что господин Фоуфалик остался доволен нашей обстановкой, которую з случае надобности мог взять в залог.

– Это саксонский фарфор? – спросил он, указывая на кофейные чашечки в стеклянном шкафу.

– Да,- гордо подтвердила жепа.- Они достались мне от покойной мамы.

– Точно такие же у моей старухи. В прошлом году ей подарила на имениям купчиха, которая квартирует на втором этаже. Мою жену зовут Вальбурга… Скоро опнть – двадцать пятое февраля… То-то жена обрадовалась! И теперь все твердит: «Вот бы еще такой сервизик».- «Посмотрим, отвечаю, нынче тяжелые времена». А скажите, пожалуйста, вы застраховали свое имущество от огня?

Нет,- ответил я, совсем растерявшись.

– Надо застраховать обязательно. У меня уж так принято; я не включил этого в свою инструкцию, но все равно – вы должны застраховаться от огня. Ну, мне пора. Люблю смотреть, как возят лед с реки. Пока до свиданья!

– Благодарим за чссть…

– Пожалуйста… Всего доброго!

Мы были просто подавлены. Хорошо еще, что оп вовремя ушел; через две минуты двое наших малышей подняли такой рев, словно их режут, а оба старших подрались из-за лошадки.

– Бедная моя женушка,- сказал я, вленпв Карелу подзатыльник.- Ты так любила этот сервиз.

– Не видать им его, как своих ушей… Ты сейчас же откажешься от квартиры… Переедем хоть во Вршовице!…

Всегда такая тихая!… Ну, ладно: во Вршовице, так во Вршовице…,

Не бойтесь, когда-нибудь в базарах не будет решительно никакой надобности. У нас все время благотворительные пожертвования и базары, бог ведает зачем. Хотим открыть чешскую церковь, обязательно – пожертвования и базар, хотим театр – пожертвования и базар, хотим школу – пожертвование и базар. Только о тюрьме нет нужды хлопотать: она строится без нашей помощи,- будем радоваться хоть этому, на худой конец! Впрочем, не было бы ничего нового в том, чтобы устроить базар для процветания тюрьмы. Двести лет тому назад в городе Братислава, который тогда принадлежал еще «нам, чехам», граждане вдруг почувствовали непреодолимое желание обзавестись такого рода учреждением: не имея денег, они устроили вощеную лотерею и базар; по сообщению летописца, лотерея длилась «несколько зим»; это была первая отмеченная историей вещевая лотерея в Европе.

Я люблю базары. Тут можно избавиться от накопившегося в доме всякого старого барахла, а если с базаром связана лотерея, так выиграть другое какое-нибудь барахло, которое посодействует темпу народной жизни п будущем. Последний раз я выиграл фарфорового китайца, махающего ручками. Я хорошо его знаю: двадцать лет тому назад я отдал его на благотворительный базар в пользу Зденки Гавличковой; тогда он был совсем новый-честное слово, совсем новый! Сколько базаров пережил он с тех пор! Сколько добыл денег для родины, для народа! А теперь стоит на моем письменном столе, п я смотрю на него. Как он постарел за эти двадцать лет!… А может, он тоже смотрит на меня и думает: «За эти двадцать лет… ах ты, нахал! Вот я обломаю тебе лапу!»

Ну, погоди же, опять насидишься у меня в потемках! Служанка как раз укладывает в ящик кое-какие «особенно ценные вещи»: ведь не знаешь, в какой день, какой час и минуту опять раздастся «призыв родины». Эти вещи уже разложены на полу. Маленькая жестяная копилка, красиво окрашенная в зеленое; среди братьев она идет за грош. Элегантное кожаное паспарту для календаря; отчетливо видны нацарапанные ногтем буквы и цифры: «1872 год», но не беда. Кофейная чашечка, еще вполне пригодная к употреблению,- но коль жертвовать, так жертвовать. Домашняя бархатная шапочка,- правда, из кисточки выдернуты золотые нитки, да и подкладку надо бы новую,- ну да родине еще послужит!

– Так. И положите еще вон того китайца. Да, чтобы не забыть! Если я вас с этим куда-нибудь пошлю и к вам начнут приставать, чтоб вы назвали фамилию дарителя… мою то есть… вы молчите! Умолять будут, грозить, подкупать – ни звука.

Мне не надо громкой славы. Маленькая – еще куда ни шло…

У меня теперь много забот в связи с моей книгой. Удачная ли получится? И разойдется ли? Я собираюсь написать книгу под названием «О чешской политике, чешских политиках и наших политических успехах…» Лучшего названия не придумаешь!

Конечно, я имею намерение создать вполне современную книгу. Мы стали очень любознательны; нас уже не удовлетворяет простое утверждение, что вот это – прекрасно; мы в таких случаях радуемся, как и прежде, но хотим также наслаждаться знанием того, почему это прекрасно, как оно возникло, как складывалось и т. д. А чтоб как можно скорей все это узнать, мы идем прямо к тем, кто эту красоту творил, и ставим перед ними совершенно конкретные вопросы. И на основании полученных ответов пишем книги. Скоро у нас будут целых три такие книги, выросшие из вопросов и ответов: первую издал какой-то немец – об актерах, вторую готовит одна американка – о поэтах, а третью выпускаю в свет я – о чешских политиках.

Я предлагаю этим господам те же самые вопросы, которые были заданы деятелям искусства – поэтам, так как чешская политика, во-первых, подлинное искусство: ведь она является самоцелью; а во-вторых, она, конечно, поэзия, так как непрактична.

Прилагая образчик своего письма, обращаюсь с просьбой ко всем уважаемым редакциям не счесть за труд напечатать его в ближайшем номере своих газет. Конечно, бесплатно!

«Милостивый государь! Вы, вероятно, уже слышали о моей новой книге, которая вскоре будет выпущена «Чешским клубом» в Праге. Я еще собираю для нее так называемый материал. Не откажите ответить мне на следующие вопросы: 1) Когда Вы предпочитаете играть по отношению к народу роль патрона – днем или ночью? 2) Когда Вы трудитесь на благо народа, возникает ли у Вас потребность в прохладительных,- например, пиве, черном кофе, почетных званиях, сигарах или брани по адресу инакомыслящих? 3) Составляете ли Вы свои планы спасения народа сразу набело или же сперва начерно? 4) Приобрели ли Вы какие-нибудь особые навыки в деле спасения народа? 5) Легко или тяжело дается Вам труд на благо народа? Не прошибает ли Вас при этом пот?' 6) Трудитесь ли Вы для родины даже тогда, когда в этом нет надобности? 7) Сколько часов в день работаете Вы для родины? Ответ прошу по возможности не задерживать.

С совершенным почтением…

N. В. Почтовые расходы с удовольствием возьму на себя.

Прага, 24 января 1885 г.»

«Был первый май…»