Как в бюрократическом государстве просвещению препятствуют бюрократы, так здесь это делают священники. Конечно, не только здесь,- и в других местах ряса застит солнце просвещения, но итальянский, римский священник, как правило и в преобладающем большинстве своем, совершенно невежествен. Рим отстал от остального мира на целое столетие. Единственное, чем он теперь выделяется в умственном отношении, это искусство, жизнь римских художников, обилие римских художественных коллекций, но и тут во всем чувствуется давление духовенства; так что если хочешь пользоваться целиком плодами искусства и чистой человечности, то поневоле воскликнешь: «Пожалуйста, отстраните хоть на минутку эту рясу!»

Еще в Неаполе мы забавлялись тем, что заключали пари: кого будет больше в следующем омнибусе – священников или «мирян». В Риме угадать не составляло бы хитрости, если б только там были омнибусы. С тех пор как объединенная Италия разрушила все монастыри, здесь так и кишат сутаны. Сутаны всех цветов и всех фасонов: поношенные – таких мало, и элегантные – таких пропасть. Иногда вся улица усеяна сплошь одними священниками. Занятная, пестрая картина! По тротуарам расхаживают господа в темно-лиловой или светло-лиловой одежде; солнце на все свои фиалки не тратит столько лиловой краски, сколько Рим на воротники и ленты! Все толстые, тучные,- в Риме, говорят, каждый должен стать «солидным». Поминутно останавливаются – перевести дух и вытереть шелковым платком обильный пот со лба, не обремененного мыслями,- платок они всегда держат в руке, как святая Вероника свой зис1агшт[39]. За ними и вокруг них пенитенциарии в красных шелковых одеждах, монахи в белых, бело-черных, светло-коричневых, серых и черных рясах, с белыми, черными, красными и красно-голубыми крестами, с капюшоном, с черной или ярко-зеленой широкополой шляпой либо с шапочкой на голове, а то и вовсе без головного убора, с разнообразнейшими тонзурами. Черные и серые монашенки пробираются парами, щебеча; семенят мелкими шажками, словно танцуют, капуцинки. Вдруг поток что-то задержало: приближается карета одного из семидесяти римских «наследных принцев» (каждый кардинал может быть избран папой, правителем государства). Карета, большая, вся красного цвета, с восседающим высоко над ней, как на наших омнибусах, кучером, останавливается возле церкви. Два лакея спрыгивают с запяток, открывают дверь, снимают с крыши в сложенном виде обязательную принадлежность каяедой кардинальской кареты – пышный красный дождевой зонт. Сперва выскакивают двое служек, за ними вылезает кардинал, весь красный от головы до пят, как англичане во время зимней охоты на лисиц в римской Кампанье, и с красным лицом, так как «вина и крепких напитков не пей ты, и сыны твои не будут пить» было действительно только в древнем законе ле-витском. Один из священников, с большой красной подушкой в руках, беяшт скорей вперед, к церкви, чтобы его преосвященство ненароком не преклонило колен на некрасное; другой пристраивает большую, тоже красную, шляпу на спине кардинала и с пресмешной набожностью снова откатывается на предписанное расстояние с левой стороны. Кардинал, благословляя окружающих, входит в церковь, карета отъехала, поток течет дальше. Толпа мальчиков в длинных черных кафтанах и с лигурийскими шляпами на головах,- это воспитанники разных учреждений,- семенит словно стая индюшек, перед своим духовным руководителем. Лениво бредут за ними в два ряда сынки богачей, все как один в цилиндрах, черных фраках, черных брюках и белых перчатках – как в мундире. А вот старшие ученики иезуитской «пропаганды» выбегают, громко споря, из какого-то сада, одетые все, как духовные, но по-разному: немцы – красные, как рак, греки – синие, как море, ирландцы – в черных одеждах с алой оторочкой. За ними катится, тяжело дыша, толстый капуцин и тащит на поводу нагруженного мешками осла. На обнаженной голове капуцина блестит огромная тонзура, волосы сбриты не только на темени, но и от шеи вверх на затылке, так что остались только посредине, между шеей и теменем, и лежат вокруг головы толстой черной колбасой. Говорят, именно такие прически особенно угодны господу богу!… Потом опять монах, пенитенциарий, каноник, аббат, «пропаганда»…

Первоначально как раз образованность подняла духовенство на высоту. В трудные времена церковники снабжали королей духовным оружием в их борьбе против простого народа, а теперь из-за этого же оружия падают все ниже, так как оно выбито у них из рук. Верней, они, разжирев и обленившись, сами выпустили его. Уж так повелось:

Haette man Set, Paulen ein bisthum geben:

Poltrer waer worden ein fauler bauch,

Wie caeteri confratres auch[40].

Церковь застряла в средневековье, как папские «швейцарцы», облаченные в вильгельм-теллев мундир с прорехами. И, само собой понятно, римское население тоже ни на лучик не просвещеннее. Еще сто лет тому назад один путешественник писал о римлянах: «Это люди, вышедшие непосредственно из природы, которые, среди религиозных ценностей и блестящих произведений искусства, ни на волос не изменились против того, чем они были в пещерах и лесах». С тех пор перемен тоже не произошло.

Римляне – дети, а патеры – их нянюшки – «рассказывают им страшные сказки, чтобы замолчали, и веселые, чтобы рассмешить, а разум убаюкивают, чтобы не убежал от розги». Миллион мыслей будит в человеке образованном слово «Рим», а в римлянах оно вызывает просто представление о родине, месте рождения. Для них не имеет никакого значения, что они родились на месте античного Рима: им это просто невдомек. Иностранцы, главным образом французы, сделали несравненно больше для обнаружения и сохранения древнеримских реликвий, чем папская власть, которая, к чему ни прикасалась, все портила, как испачканная чернилами рука ребенка, трогающего гипс: прекрасный языческий храм нелепейшим образом вдруг переделали в нашу церковь, уничтожив всю его былую красоту; на очаровательную колонну Трояна Сикст V поставил отвратительную статую святого Петра, гробницу в церкви Марии Авентинской, украшенную барельефным изображением Гомера, Пифагора и муз, бесцеремонно заполнил своей персоною некий епископ Спинелли; к великолепному Колизею прилепили двенадцать жалких часовенок, изображающих крестный путь; а расставленные на площадях в виде украшения многочисленные обелиски превратили в безвкусные, просто неприличные и совершенно не нужные пьедесталы для художественных нелепиц, укрепив к тому же на вершине каждого из них крест, чтобы можно было надписать, что он всюду торжествует. Для того, кто видел на Востоке сотни бывших христианских храмов, где полумесяц и в переносном и в буквальном смысле торжествует над крестом, это выглядит неубедительно, но римлянин мыслит иначе. Точно так же ничему не научится римлянин и не испытает чистого наслаждения, глядя на свои «христианские» здания, первоначально во многих случаях очень удачные. Внешние очертания их словно изломаны многочисленными, по большей части скверными статуями и другими придатками, а внутреннее пространство обычно страшно загромождено; стены покрыты мраморной мозаикой, которая, в силу разнообразия природной окраски, производит определенное впечатление дисгармонии; колонны покрыты позолотой и красным шелком, а во время частых празднеств тысячи огней покрывают копотью бесценные холсты.

Мелочное благочестие и зрелищность всюду берут верх. Коротко сказать, с народом здесь обращаются, как с неразумными детьми. Например, по части чудес и всяких явлений нет места на свете богаче Рима; в отношении этих диковин он уступает только Иерусалиму! Более того: тут все – сплошное чудо. Показалось папе, что пошел снег, а он и в самом деле пошел,- строят большую церковь Мария Маджоре! Уколол папа себе палец, и кровь окрасила платок,- заказывается на эту тему большой алтарный образ для собора святого Петра. Дивные дела! В одной церкви показывают знаменитый плат святой Вероники, а в другой – ларец, в котором этот плат будто бы хранился. Потом терновый венец Христов; потом гвозди, при помощи которых он был распят. Потом кедровый алтарь, перед которым святой Петр всегда… служил святую мессу, кедровый трон (в чехле), на котором святой Петр… восседал в качестве первого римского епископа, а также кандалы, которыми он был скован в Иродовой темнице, и другие его кандалы – уже из римской темницы. Потом ясли, в которых лежал новорожденный Спаситель, столб, давший трещину в момент смерти Христа, веревка, на которой повесился Иуда, и т. д., и т. п.