26 октября 1908 «Не затем величал я себя паладином…» Не затем величал я себя паладином, Не затем ведь и ты приходила ко мне, Чтобы только рыдать над потухшим камином, Чтобы только плясать при умершем огне! Или счастие вправду неверно и быстро? Или вправду я слаб уже, болен и стар? Нет! В золе еще бродят последние искры, Есть огонь, чтобы вспыхнул пожар! 30 декабря 1908
«Опустись, занавеска линялая…» Опустись, занавеска линялая, На больные герани мои. Сгинь, цыганская жизнь небывалая, Погаси, сомкни очи твои! Ты ли, жизнь, мою горницу скудную Убирала стенным ковылем! Ты ли, жизнь, мою сонь непробудную Зелены́м отравляла вином! Как цыганка, платками узорными Расстилалася ты предо мной, Ой ли косами и́ссиня-черными, Ой ли бурей страстей огневой! Что рыдалось мне в шопоте, в забытьи, Неземные ль какие слова? Сам не свой только был я, без памяти, И ходила кругом голова… Спаленá моя степь, трава свáлена, Ни огня, ни звезды, ни пути… И кого целовал – не моя вина, Ты, кому обещался, – прости… 30 декабря 1908 Через двенадцать лет[94] 1. «Все та же озерная гладь…» Все та же озернáя гладь, Все так же каплет соль с градирен [95]. Теперь, когда ты стар и мирен, О чем волнуешься опять? Иль первой страсти юный гений Еще с душой не разлучен, И ты навеки обручен Той давней, незабвенной тени? Ты позови – она придет: Мелькнет, как прежде, профиль важный, И голос, вкрадчиво-протяжный, Слова бывалые шепнет. Июнь 1909 2. «В темном парке под ольхой…» В темным парке под ольхой В час полуночи глухой Белый лебедь от весла Спрятал голову в крыла. Весь я – память, весь я – слух, Ты со мной, печальный дух, Знаю, вижу – вот твой след, Смытый бурей стольких лет. В тенях траурной ольхи Сладко дышат мне духи, В листьях матовых шурша, Шелестит еще душа, Но за бурей страстных лет Все – как призрак, все – как бред, Все, что было, все прошло, В прудовой туман ушло. Июнь 1909 3. «Когда мучительно восстали…» Когда мучительно восстали Передо мной дела и дни, И сном глубоким от печали Забылся я в лесной тени, — Не знал я, что в лесу девичьем Проходит память прежних дней, И, пробудясь в игре теней, Услышал ясно в пеньи птичьем: «Внимай страстям, и верь, и верь, Зови их всеми голосами, Стучись полночными часами В блаженства замкнутую дверь!» Июнь 1909 4. «Синеокая, Бог тебя создал такой…» Синеокая, Бог тебя создал такой. Гений первой любви надо мной, Встал он тихий, дождями омытый, Запевает осой ядовитой, Разметает он прошлого след, Ему легкого имени нет, Вижу снова я тонкие руки, Снова слышу гортанные звуки, И в глубокую глаз синеву Погружаюсь опять наяву. 1897–1909 Bad Nauheim 5. «Бывают тихие минуты…» Бывают тихие минуты: Узор морозный на стекле; Мечта невольно льнет к чему-то, Скучая в комнатном тепле… И вдруг – туман сырого сада, Железный мост через ручей, Вся в розах серая ограда, И синий, синий плен очей… О чем-то шепчущие струи, Кружащаяся голова… Твои, хохлушка, поцелуи, Твои гортанные слова… Июнь 1909 6. «В тихий вечер мы встречались…» В тихий вечер мы встречались (Сердце помнит эти сны). Дерева едва венчались Первой зеленью весны. Ясным заревом алея, Уводила вдоль пруда Эта узкая аллея В сны и тени навсегда. Эта юность, эта нежность — Что для нас она была? Всех стихов моих мятежность Не она ли создала? Сердце занято мечтами, Сердце помнит долгий срок, Поздний вечер над прудами, Раздушенный ваш платок. 23 марта 1910
Елагин остров 7. «Уже померкла ясность взора…» Уже померкла ясность взора, И скрипка под смычок легла, И злая воля дирижера По арфам ветер пронесла… Твой очерк страстный, очерк дымный Сквозь сумрак ложи плыл ко мне. И тенор пел на сцене гимны Безумным скрипкам и весне… Когда внезапно вздох недальный, Домчавшись, кровь оледенил И кто-то бедный и печальный Мне к сердцу руку прислонил… Когда в гаданьи, еле зримый, Встал предо мной, как редкий дым, Тот призрак, тот непобедимый… И арфы спели: улетим. вернуться Цикл посвящен воспоминаниям о К. М. Садовской (см. примеч. к «Ante Lucem»), «давней и милой тени, от которой не осталось и связки писем». вернуться Градирни – специальное сооружение на курорте для сгущения соляного раствора. |
