1910 – январь 1912 «Повеселясь на буйном пире…» Повеселясь на буйном пире, Вернулся поздно я домой; Ночь тихо бродит по квартире, Храня уютный угол мой. Слились все лица, все обиды В одно лицо, в одно пятно; И ветр ночной поет в окно Напевы сонной панихиды… Лишь соблазнитель мой не спит; Он льстиво шепчет: «Вот твой скит. Забудь о временном, о пошлом И в песнях свято лги о прошлом». 6 января 1912
Пляски смерти 1. «Как тяжко мертвецу среди людей…» Как тяжко мертвецу среди людей Живым и страстным притворяться! Но надо, надо в общество втираться, Скрывая для карьеры лязг костей… Живые спят. Мертвец встает из гроба, И в банк идет, и в суд идет, в сенат… Чем ночь белее, тем чернее злоба, И перья торжествующе скрипят. Мертвец весь день труди́тся над докладом. Присутствие кончается. И вот — Нашептывает он, виляя задом, Сенатору скабрезный анекдот… Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью Прохожих, и дома, и прочий вздор… А мертвеца – к другому безобразью Скрежещущий несет таксомотор. В зал многолюдный и многоколонный Спешит мертвец. На нем – изящный фрак. Его дарят улыбкой благосклонной Хозяйка – дура и супруг – дурак. Он изнемог от дня чиновной скуки, Но лязг костей музы́кой заглушен… Он крепко жмет приятельские руки — Живым, живым казаться должен он! Лишь у колонны встретится очами С подругою – она, как он, мертва. За их условно-светскими речами Ты слышишь настоящие слова: «Усталый друг, мне странно в этом зале». — «Усталый друг, могила холодна». — «Уж полночь». – «Да, но вы не приглашали На вальс NN. Она в вас влюблена…» А там – NN уж ищет взором страстным Его, его – с волнением в крови… В ее лице, девически прекрасном, Бессмысленный восторг живой любви… Он шепчет ей незначащие речи, Пленительные для живых слова, И смотрит он, как розовеют плечи, Как на плечо склонилась голова… И острый яд привычно-светской злости С нездешней злостью расточает он… «Как он умен! Как он в меня влюблен!» В ее ушах – нездешний, странный звон: То кости лязгают о кости. 19 февраля 1912 2. «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — Все будет так. Исхода нет. Умрешь – начнешь опять сначала, И повторится все, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. 10 октября 1912 3. «Пустая улица. Один огонь в окне…» Пустая улица. Один огонь в окне. Еврей-аптекарь охает во сне. А перед шкапом с надписью Venena[53], Хозяйственно согнув скрипучие колена, Скелет, до глаз закутанный плащом, Чего-то ищет, скалясь черным ртом… Нашел… Но ненароком чем-то звякнул, И череп повернул… Аптекарь крякнул, Привстал – и на другой свалился бок… А гость меж тем – заветный пузырек Сует из-под плаща двум женщинам безносым На улице, под фонарем белёсым. Октябрь 1912 4. «Старый, старый сон. Из мрака…» Старый, старый сон. Из мрака Фонари бегут – куда? Там – лишь черная вода, Там – забвенье навсегда. Тень скользит из-за угла, К ней другая подползла. Плащ распахнут, грудь бела, Алый цвет в петлице фрака. Тень вторая – стройный латник, Иль невеста от венца? Шлем и перья. Нет лица. Неподвижность мертвеца. В воротáх гремит звонок, Глухо щелкает замок. Переходят за порог Проститутка и развратник… Воет ветер леденящий, Пусто, тихо и темно. Наверху горит окно. Все равно. Как свинец, черна вода. В ней забвенье навсегда. Третий призрак. Ты куда, Ты, из тени в тень скользящий? 7 февраля 1914
5. «Вновь богатый зол и рад…» Вновь богатый зол и рад, Вновь унижен бедный. С кровель каменных громад Смотрит месяц бледный, Насылает тишину, Оттеняет крутизну Каменных отвесов, Черноту навесов… Все бы это было зря, Если б не было царя, Чтоб блюсти законы. Только не ищи дворца, Добродушного лица, Золотой короны. Он – с далеких пустырей В свете редких фонарей Появляется. Шея скручена платком, Под дырявым козырьком Улыбается. |
