Балаган[36] Ну, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира! Кин Над черной слякотью дороги Не поднимается туман. Везут, покряхтывая, дроги Мой полинялый балаган. Лицо дневное Арлекина Еще бледней, чем лик Пьеро. И в угол прячет Коломбина Лохмотья, сшитые пестро… Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло, Чтобы от истины ходячей Всем стало больно и светло! В тайник души проникла плесень, Но надо плакать, петь, идти, Чтоб в рай моих заморских песен Открылись торные пути. Ноябрь 1906
Усталость Кому назначен темный жребий, Над тем не властен хоровод. Он, как звезда, утонет в небе, И новая звезда взойдет. И краток путь средь долгой ночи. Друзья, близка ночная твердь! И даже рифмы нет короче Глухой, крылатой рифмы: смерть. И есть ланит живая алость, Печаль свиданий и разлук… Но есть паденье, и усталость, И торжество предсмертных мук. 14 февраля 1907 «Зачатый в ночь, я в ночь рожден…» Зачатый в ночь, я в ночь рожден, И вскрикнул я, прозрев: Так тяжек матери был стон, Так черен ночи зев. Когда же сумрак поредел, Унылый день повлек Клубок однообразных дел, Безрадостный клубок. Что быть должно – то быть должно, Так пела с детских лет Шарманка в низкое окно, И вот – я стал поэт. Влюбленность расцвела в кудрях И в ранней грусти глаз. И был я в розовых цепях У женщин много раз. И все, как быть должно, пошло: Любовь, стихи, тоска; Все приняла в свое русло Спокойная река. Как ночь слепа, так я был слеп, И думал жить слепой… Но раз открыли темный склеп, Сказали: Бог с тобой. В ту ночь был белый ледоход, Разлив осенних вод. Я думал: «Вот, река идет». И я пошел вперед. В ту ночь река во мгле была, И в ночь и в темноту Та – незнакомая – пришла И встала на мосту. Она была – живой костер Из снега и вина. Кто раз взглянул в желанный взор, Тот знает, кто она. И тихо за руку взяла И глянула в лицо. И маску белую дала И светлое кольцо. «Довольно жить, оставь слова, Я, как метель, звонка, Иною жизнию жива, Иным огнем ярка». Она зовет. Она мани́т. В снегах земля и твердь. Что мне поет? Что мне звенит? Иная жизнь? Глухая смерть? 12 апреля 1907 «Она пришла с заката…» Она пришла с заката. Был плащ ее заколот Цветком нездешних стран. Звала меня куда-то В бесцельный зимний холод И в северный туман. И был костер в полночи, И пламя языками Лизало небеса. Сияли ярко очи. И черными змея́ми Распуталась коса. И змеи окрутили Мой ум и дух высокий Распяли на кресте. И в вихре снежной пыли Я верен черноокой Змеиной красоте. 8 ноября 1907 «Твое лицо мне так знакомо…» Твое лицо мне так знакомо, Как будто ты жила со мной. В гостях, на улице и дома Я вижу тонкий профиль твой. Твои шаги звенят за мною, Куда я ни войду, ты там. Не ты ли легкою стопою За мною ходишь по ночам? Не ты ль проскальзываешь мимо, Едва лишь в двери загляну, Полувоздушна и незрима, Подобна виденному сну? Я часто думаю, не ты ли Среди погоста, за гумном, Сидела молча на могиле В платочке ситцевом своем? Я приближался – ты сидела, Я подошел – ты отошла, Спустилась к речке и запела… На голос твой колокола Откликнулись вечерним звоном… И плакал я, и робко ждал… Но за вечерним перезвоном Твой милый голос затихал… Еще мгновенье – нет ответа, Платок мелькает за рекой… Но знаю горестно, что где-то Еще увидимся с тобой. 1 августа 1908
Город (1904–1908) Последний день Ранним утром, когда люди ленились шевелиться, Серый сон предчувствуя последних дней зимы, Пробудились в комнате мужчина и блудница, Медленно очнулись среди угарной тьмы. Утро копошилось. Безнадежно догорели свечи, Оплывший огарок маячил в оплывших глазах. За холодным окном дрожали женские плечи, Мужчина перед зеркалом расчесывал пробор в волосах. Но серое утро уже не обмануло: Сегодня была она, как смерть, бледна. Еще вечером у фонаря ее лицо блеснуло, В этой самой комнате была влюблена. Сегодня безобразно повисли складки рубашки, На всем был серый постылый налет. Углами торчала мебель, валялись окурки, бумажки, Всех ужасней в комнате был красный комод. И вдруг влетели звуки. Верба, раздувшая почки, Раскачнулась под ветром, осыпая снег, В церкви ударил колокол. Распахнулись форточки, И внизу стал слышен торопливый бег. Люди суетливо выбегали за ворота (Улицу скрывал дощатый забор). Мальчишки, женщины, дворники заметили что-то, Махали руками, чертя незнакомый узор. Бился колокол. Гудели крики, лай и ржанье. Там, на грязной улице, где люди собрались, Женщина-блудница – от ложа пьяного желанья — На коленях, в рубашке, поднимала руки ввысь… Высоко – над домами – в тумане снежной бури, На месте полуденных туч и полунощных звезд, Розовым зигзагом в разверстой лазури Тонкая рука распластала тонкий крест. вернуться Эпиграф – из пьесы А. Дюма-отца «Кин, или Гений и беспутство» (о знаменитом английском актере). |
