Что касается меня, я был бы очень доволен, если бы в нашем родном Милане существовал такой обычай. Я пришел бы к вам, синьор Томачелла, и пригласил бы одну из ваших дочерей, которых вы держите взаперти, и повел бы ее прогуляться по дорогам любви. О, как веселились бы мы! Честно о том предупреждаю, чтобы предотвратить ваш гнев! Но вернемся к нашей истории.
Итак, я сказал, что Пьетро влюбился в Марию и долго страдал, не находя никакого выхода, пока не встретил другого своего приятеля, который был не столь разборчив в средствах, и, согласившись отправиться, по обычаю, за Марией, пригласил ее в сад, выбранный для этой цели. Там не было других достойных мужчин и дам, если не считать того, кто ее привел. Пьетро не показывался: он прятался тут же в особой комнате. Когда Мария пришла в сад, спутник ее стал с ней пить, есть и веселиться, как это принято в здешних местах. Пьетро припас крепкие, дорогие вина, смешав их в большой бутыли, из которой, как он приказал, должны были все время подливать девушке. В этих краях Не изготовляют вина, но купцы привозят его туда в большом количестве и самых лучших сортов, и я клянусь вам, что пивал в Зеландии, в Англии и на других островах такую тонкую мальвазию, какой я не нюхал не только в Венеции, но и на Кандии, где ее выделывают.
Вино пили без передышки (во всех кушаньях было много перцу и всяких специй, возбуждающих жажду), и Мария, выпившая сверх всякой меры, скоро опьянела и тотчас же после ужина повалилась на постель и уснула. Узнав об этом от своего приятеля и видя, что его план удался, Пьетро вышел из своей засады, прилег рядышком с девушкой и стал с ней любовно забавляться. Но что бы Пьетро с нею ни выделывал, она не подавала никаких признаков жизни, словно была мертвая, так она опьянела от специально приготовленного вина. Больше четырех часов проспала Мария, и пришлось порядком с ней повозиться, прежде чем она пришла в себя; однако при помощи кое-каких средств, приготовленных Пьетро, удалось пробудить ее; она очнулась, словно от глубокого сна, и сказала, что у нее болит голова. Пьетро опять спрятался в свое укромное местечко, откуда он мог наблюдать, что делает его возлюбленная, которая вскоре, когда появились другие пары, тоже стала веселиться со своим спутником. Вечером тот отвел ее домой, и мать весьма его благодарила.
Пьетро, бесконечно довольный своей любовной уловкой, все искал случая просить руки Марии и по меньшей мере два-три раза встречался с нею на пирушках, где сам бывал с другими юношами, и оказывал ей всякие знаки внимания и уважения. Однако дело обернулось так, что она, после любовных забав Пьетро в саду, забеременела. Мать, обратив внимание, что дочь ее не имеет тех забот, что бывают у девушки каждый месяц, что она побледнела, потеряла аппетит и живот у нее округлился, однажды, когда они были вдвоем в комнате, сказала ей:
— Дочь моя, я вижу, что с тобой что-то случилось? Что ты наделала?
— Я ничего не сделала, — отвечала девушка.
— К сожалению, сделала, — возразила порядком рассерженная мать. — Должна же ты знать по крайней мере, кто он? Скажи мне правду, с каким мужчиной ты спала?
— Увы, милая мама, что могу я вам сказать? — отвечала Мария. — Я ни с одним мужчиной на свете не спала, дорогая мама, и очень удивляюсь вашим словам.
— Дочь моя, — сказала тогда жалостливая мать, — я вижу, что ты беременна, и ведь, несомненно, какой-нибудь мужчина этому причиной. Не от духа же святого ты забеременела?! Но горе тебе, если отец твой это заметит! Он непременно убьет тебя, не перенесет он такого сраму и силой заставит тебя признаться, кому ты угодила своим телом.
Огорченная девушка без конца клялась, что ни один мужчина в свете с нею не спал. Много было разговоров и всяких споров. Обе не молчали — ни дочь, ни мать. Но Мария и в самом деле не могла ничего сказать, кроме того, что ни один мужчина в свете не прикасался к ней с нечестными намерениями, не считая поцелуев и иной раз прикосновений к груди, и никогда она не была в таком месте, где бы мужчина мог подступиться к ней с дурными помыслами. Мать, видя упорное нежелание дочки признаться, от кого она забеременела, не знала, что и делать; она вообразила себе, что, быть может, это приступ какой-нибудь болезни, который скоро пройдет. Между тем все шло своим чередом, и скрывать беременность стало уже невозможно, и каждый мог видеть, что наша простушка Мария отведала той травки, которую чем больше вкушаешь, тем больше полнеешь. Мать принимала всякие меры, чтобы избавить дочку от беременности, но ничего не помогало, и живот становился день ото дня все больше. Когда отец это заметил, он пришел в такую ярость, что готов был убить дочь. Но, опасаясь правосудия, он ограничился лишь тем, что угостил ее оплеухами и осыпал бранью и яростными угрозами.
Во что бы то ни стало он хотел дознаться, от кого она беременна, но, убей он ее или разорви на мелкие клочья, все равно не узнал бы, от кого она понесла. Отец надавал ей пинков и колотушек и, кажется, не оставил на голове ни одного целого волоска. Но — увы! — он мог бы, если бы захотел, терзать и даже душить ее, но поистине иного ответа он от нее добиться бы не смог. Слух об этом случае прошел по всему Миддельбургу, и на каждом углу шептались, что дочь Антонио Вельцо забеременела. Ведь в этих местах, где такая простота и чистота нравов, как я вам говорил, редко случается подобная оказия, и если девушка на выданье вдруг оказывается беременной, она: считается опозоренной, и, как бы богата она ни была, ей гораздо труднее найти себе подходящего мужа, чем девушке невинной, хотя и бедной, — так высоко ценится честное поведение у этих людей.
Пьетро, узнав о беременности Марии, ощутил невыразимую радость, ибо ему показалось, что его цель достигнута и что теперь он сможет назвать женой свою возлюбленную, которую он любил более, чем когда-либо. Наступило время родов. Мария родила прелестного мальчугана, и все об этом узнали, а Пьетро никак не мог удержаться, чтобы не высказать огромной радости. Все решили, что он радуется позору своего врага, но у него было другое на уме.
Мать Марии уже заранее сговорилась с кормилицей, обещая ей платить по дукату в месяц, и отдала ей выкармливать внука, горячо умоляя получше ухаживать за ним. Итак, кормилица увезла ребенка в деревушку поблизости от Миддельбурга, так как Антонио не хотел, чтобы ребенок рос в его доме. Узнав об этом, Пьетро, у которого были соглядатаи, следившие за всем, что делается с его сыном, отправился на той же неделе, когда Мария родила, к кормилице и сказал ей:
— Выслушай, голубушка, внимательно то, что я тебе скажу, и смотри, если жизнь тебе дорога, никому на свете не проболтайся. Бережно храни этого ребенка и старайся, чтобы у него никогда ни в чем не было недостатка. Каждый месяц я буду давать тебе по два дуката, и ты увидишь, как я тебя отблагодарю, если ты будешь хорошо его пестовать.
И он любовно поцеловал своего сына и чрезвычайно довольный вернулся в Миддельбург.
Встав после родов, Мария уже больше не бывала на пирушках, не выходила из дому, разве только по праздникам рано поутру отправлялась в церковь и, прослушав мессу, тут же возвращалась домой, где жила как отшельница, никого не видя, кроме домочадцев, и даже отец не хотел, чтобы она появлялась в его присутствии. Кормилица хорошо ухаживала за малюткой и, зная, что Пьетро Симоне — одно из первых и уважаемых лиц в городе и враг Антонио Вельцо, очень удивлялась и никак не могла понять истинной причины, почему он так заботится о ребенке. Однако, видя, что она в накладе не остается и что Пьетро довольно часто навещает ребенка, постоянно принося ей маленькие подарки, она всегда дожидалась его с большим нетерпением. Малютка с каждым днем становился все краше. Мать Марии тоже два-три раза в месяц справлялась о внуке и не отказывала ему решительно ни в чем.
Прошло уже около десяти месяцев, как Мария родила, и однажды, когда Антонио был в отлучке, мать захотела, чтобы кормилица привезла малютку, что та и сделала. Добрая бабушка, увидя ребенка, взяла его на руки и, тихо всхлипывая, поцеловала. Потом понесла его в комнату Марии и, протягивая его дочери, сказала:
