О, сколь неумолима злая судьба, предначертанная нам свыше!
Случилось так, что какие-то возчики рассказали, что они видели, как Феличе убивал человека и хоронил его на берегу реки, в которой затем омыл себя и окровавленное оружие. Услыхав об этом, родители отправились к подеста и, сообщив ему об этих показаниях и о некоторых других предположениях, подтверждавших эти сведения, добились ареста Феличе, который был бы более чем счастлив[165], если бы никогда не уезжал вместе с Оттавио. Феличе не представлял себе, каким проступком мог заслужить он столь грубое обращение, в то время как неизменно пользовался в городе общим доверием. Вечером подеста приказал привести его и объявил ему о причине его ареста, а затем прочитал обвинительное заключение, вынесенное на основании улик, и предложил сказать правду. Несчастный, видя, что ему не миновать своей злой судьбы и опасаясь, что если он признается в убийстве человека, то этим в глазах судей лишь подтвердит смерть Оттавио, смело заявил, что никогда никого не убивал, и попросил навести о нем справки в городе и за его пределами, а кроме того, принять во внимание всю его прошлую жизнь, чтобы убедиться, что он скорее лишил бы себя жизни, чем решился бы поднять руку на человека, которого он любил больше, чем самого себя. Подеста, словно он, облачившись в докторскую мантию, тем самым сбрасывал с себя всякую человечность (ведь не иначе поступают некоторые избранные на подобного рода должности, полагая, что с ними считаются тем больше, чем больше они свирепствуют, притесняя людей), ничего из сказанного Феличе не хотел принимать во внимание, за исключением того, что грозило ему смертью, и сказал:
— Ты воображаешь, негодяй, что своей болтовней заговоришь мне зубы и думаешь, что тебе удастся спрятать волка под овечьей шкурой, но, клянусь богом, ничего из этого не выйдет, и, хочешь ты или не хочешь, я заставлю тебя сознаться.
И с этими словами он передал его своим подручным, чтобы те вздернули его на дыбу. Феличе, взращенный в неге и благополучии, стал просить пощады у жестокого подеста, говоря ему, что он по природе своей не способен перенести пытки. Ни слова, ни мольбы юноши не помогли, ибо, вооружившись звериной жестокостью, проявляемой теми, кто в наших краях, прикрываясь знаменем правосудия, действуют, как служители Вельзевула, — подвергли его жесточайшей пытке. Не выдержав ее, несчастный признался, что убил Оттавио на берегу, как это говорили возчики, и что не только убил его, но и похитил все деньги, которые при нем были, получив таким образом возможность заключать более крупные сделки, чем прежде.
Родственники и друзья несчастного Феличе, узнав об этом, никак не могли поверить, что он совершил такое преступление; поэтому, так как срок защиты для несчастного был уже установлен, они пошли к нему и спросили его, как мог он стать таким преступником. Он им сказал:
— Как вы могли поверить, чтобы я когда-нибудь дошел до такого злодейства? Мучение, которому меня незаслуженно подвергает этот жестокий человек, для меня невыносимо, и так как оно доставляет мне тысячу смертей, я предпочел сознаться в том, чего я не делал, чтобы умереть только от одной смерти.
Добрые люди отправились к подеста и сообщили ему то, что им говорил Феличе, и всякими доводами пытались убедить его, что с несчастным юношей могло случиться все, что угодно, но только не это. Тот снова вызвал к себе Феличе и, услыхав, что он отрицает то, в чем сам уже признался, снова хотел подвергнуть его пытке, но Феличе, испугавшись ее, подтвердил свои прежние показания. Родители стали просить подеста отложить казнь Феличе на восемь или десять месяцев, ибо не могло быть, чтобы за это время Оттавио не вернулся или чтобы от него не пришло известие, а по прошествии этого времени он уже будет волен отправить Феличе на смерть; если же он приведет свой приговор в исполнение, а Оттавио вернется, то он уже не сможет вернуть несчастному жизнь. Мольбы их были напрасны, ибо подеста утверждал, что если уже прошло два года с того времени, когда, как известно, он убил того человека и возчики это видели, а он в этом убийстве сознался, то от Оттавио уже никаких вестей ждать нельзя. Итак, ничего больше не желая слушать, он отдал Феличе в руки стражников и приказал, чтобы ему отрубили голову, как убийце, совершившему преднамеренное убийство в целях грабежа.
Когда беднягу привели на место казни, он на глазах у всего народа произнес:
— Я не виновен в смерти Оттавио и уверен, что он жив, но так как моей судьбе и людской жестокости все же угодно, чтобы я умер невинным, я молю господа не оставлять меня в памяти людей с этим пятном, но в своем милосердии перед каждым обнаружить мою невиновность и принять мою душу в число блаженных, ибо я (в чем бы другом я ни согрешил) никогда не совершал того преступления, за которое ныне осужден.
Сказав это, он приготовился к смерти, и голова его была отрублена.
Джулия, поверив тому, что Феличе убил Оттавио, после многих и многих пролитых ею слез и после бесконечных сетований впала в такое отчаяние, что, не принимая ни совета, ни утешения, решила умереть и, проклиная Феличе и свою жестокую судьбу, приняла яд и, до последнего вздоха повторяя имя Оттавио, скончалась.
Между тем не прошло еще и четырех месяцев после смерти Феличе, как Оттавио, оправившись после долгой болезни и гонимый желанием увидеть свою дорогую Джулию, пустился в дорогу и прибыл в Фано.
Представляете ли вы себе, каково было на душе у родителей Феличе при виде Оттавио? Представляете ли вы себе, как сокрушались жена и дети Феличе, увидев того, из-за кого одна потеряла мужа, а другие отца? Как сокрушалась его старая мать, лишившаяся единственной опоры своей немощной старости? Как, наконец, сокрушался весь город, видевший недостойную смерть такого честного гражданина, каким был Феличе? Конечно, все жестоко горевали и не было человека, который удержался бы от слез. Оттавио же, узнав о жалкой смерти друга, бывшего для него вторым я, о злосчастной кончине его Джулии, которая была ему дороже собственной жизни, и сознавая, что он был причиной всему, что совершилось, почувствовал себя самым несчастным, самым горемычным человеком на свете. Задыхаясь под тяжестью обрушившегося на него горя и решив покончить с жизнью, он говорил сам себе:
— Увы, несчастный Оттавио, какая тебе еще радость в этой жизни — тебе, пронзенному дважды? Что может еще утешить тебя, лишившегося тех, кто был единственным твоим благом? Их жестокая смерть отняла у тебя всю сладость жизни. Тебе не жить хочется, а поскорее встретиться с теми, кого злая судьба у тебя похитила, и пусть радуются твои родители, которые сделали из тебя самого жалкого человека на свете, опрометчиво вмешавшись в твою любовь без большой на то необходимости.
Наконец прервав свои сетования, ни слова никому не говоря, несчастный отправился на могилу своей дорогой Джулии, выхватил кинжал, который был при нем, и, обращаясь к мертвой, сказал:
— Джулия, ты была моей жизнью и моей душой, но раз ты лежишь мертвая по моей вине и мне больше не дано увидеть тебя в этой жизни, я хочу встретиться с тобою в другой. Поэтому прими мою страждущую душу в искупление той ошибки, которую я совершил, когда родители своими советами заставили меня тебя покинуть.
И с этими словами, вонзив кинжал в сердце, он упал мертвым на могилу Джулии.
Так жалкой смертью погибли все трое от чрезмерной рассудительности родителей Оттавио и от жестокости свирепого подеста, к великому горю всех жителей Фано, которые и поныне сокрушаются, вспоминая об этом тяжелом и печальном случае.
Однако, оставляя в стороне слишком премудрых родителей Оттавио (их поведение было предосудительно, но проистекало от большой любви, которую они питали к юноше), что мы можем сказать о суровой строгости законов и о тех, кто ими вершит? Ведь законы сами по себе установлены и признаны не для чего другого, как для блага, и не порождают ничего, кроме блага, если их применять справедливо и разумно, а не свирепо и неумолимо. Ничего другого мы не можем сказать, кроме того, что лучше было бы, чтобы совсем не было законов, чем чтобы их применяли такие люди, каким был тот подеста, и что лучше, чтобы человек руководствовался только законами, природы, следуя которым он никогда не впадет в подобные ошибки. Я не знаю, как могла божественная справедливость, которая одна управляет миром, допустить, чтобы невинный Феличе, осужденный по незаслуженному обвинению, задержанный на основании ложных показаний, злодейски замученный на дыбе, только за то, что он не вынес пытки, был умерщвлен этим жестоким человеком с таким позором для самого правосудия! Где найти такого человека, кто, как бы он ни был невинен, устоял бы перед муками, подобных коим не знает и ад и коими люди, уподобившиеся дьяволу и жаждущие человеческой крови, с величайшей жестокостью терзают других людей? Хотел бы я посмотреть на таких людей, которые, находясь под властью им подобных извергов, оказались бы в том же положении, и увидеть, обладают ли они такой стойкостью, чтобы при всей своей невинности перенести столь ужасные пытки. Но если бы властители мира сего воздавали этим выродкам достойную их кару и не принимали бы во внимание таких заявлений, как: «Я следовал велениям разума», «Так мне приказывают законы», «Эта свобода действия мне предоставлена городскими установлениями», «Он не должен был сознаваться — и его не осудили бы и не казнили» и тому подобную болтовню, под прикрытием которой отнимают у человека душу, — мы, без сомнения, увидели бы, что они с такой решительностью не посягали бы на чужую жизнь, и никакая отсрочка не может быть слишком длительной, если речь идет о жизни человека. И если бы этот жестокий правитель отсрочил исполнение своего приговора, Феличе был бы жив и не произошли бы те несчастные события, которые, как я вам это показал, были последствиями его незаслуженной смерти.
