* * * Блестит залив, и ветр несет через ограду воздух влажный. Ночь белая глядит с высот, как в зеркало, в квадрат бумажный. Вдвойне темней, чем он, рука незрима при поспешном взгляде. Но вот слова, как облака, несутся по зеркальной глади. 24 июня 1963 Другу-стихотворцу
Нет, не посетует Муза, если напев заурядный, звук, безразличный для вкуса, с лиры сорвется нарядной. Милая, грусти не выдаст, путая спину и перед, песню, как платье на вырост, к слуху пространства примерит. Правда ведь: как ни вертеться, искренность, сдержанность, мука, – нечто, рожденное в сердце, громче сердечного стука. С этим залогом успеха ветер – и тот не поспорит; дальние горы и эхо каждое слово повторят. Вот и певец возвышает голос – на час, на мгновенье, криком своим заглушает собственный ужас забвенья. Выдохи чаще, чем вдохи, ибо вдыхает, по сути, больше, чем воздух эпохи: нечто, что бродит в сосуде. Здесь, в ремесле стихотворства, как в состязаньи на дальность бега, – бушует притворство, так как велит натуральность то, от чего уж не деться, - взгляды, подобные сверлам, радовать правдой, что сердце в страхе живет перед горлом. июнь 1963 * * * Подтверждается дым из трубы стариками, живущими в доме. Подтверждается правда судьбы - человеком с монеткой в ладони. Точно так же движенье души, что сродни умолкающей ноте, замирающей в общей тиши, подтверждает движение плоти. Так и смерть, растяжение жил, – не труды и не слава поэта - подтверждает, что все-таки жил, делал тени из ясного света. Точно так же бросок иль рывок подтвержден неотступною тенью. Так и жизнь – подтверждает кивок в толчее, – человеку – виденью... август 1963 * * * Вот я вновь принимаю парад посветлевшей листвы на участке, и, приветствуя этот возврат, гулко дятел стучит для острастки. И с березы прозрачной на дверь опускается лист полусонный. Закрываю воду, теперь [28]пусть дожди поливают газоны. Дым плывет над трубой, и заря чуть кивает из сумрачной рани золотой головой октября, утопающей в мокром тумане. Больше некуда мне поспешать за бедой, за сердечной свободой. Остается смотреть и дышать молчаливой, холодной природой. 5 октября 1963, Комарово Из «Старых английских песен» Заспорят ночью мать с отцом. И фразы их с глухим концом велят, не открывая глаз, застыть к стене лицом. Рыдает мать, отец молчит. И козодой во тьме кричит. Часы над головой стучат, и в голове – стучит... Их разговор бросает в дрожь не оттого, что слышишь ложь, а потому, что – их дитя - ты сам на них похож: молчишь, как он (вздохнуть нельзя), как у нее, ползет слеза. «Разбудишь сына». – «Нет, он спит». Лежит, раскрыв глаза! И слушать грех, и грех прервать. Не громче, чем скрипит кровать, в ночную пору то звучит, что нужно им и нам скрывать. октябрь 1963 Из «Старых английских песен». Горячая изгородь Снег скрыл от глаз гряду камней. И вот земля – небес бледней. Одна лишь изгородь черна, и снега нет на ней. Холодный лес прикрыла мгла. Она сама светла, бела. Одна лишь изгородь в снегу стоит голым-гола. И едет всадник вдоль холмов. Стирает конь следы волков. Чернеет изгородь в снегу и слышит звон подков. Пальто черней, чем первый грач. Она слепа. Но он-то зряч, но так же нем и так же глух и, как она, горяч. 1963 Из «Старых английских песен» Замерзший повод жжет ладонь. Угроз, команд не слышит конь. А в лужах первый лед хрустит, как в очаге огонь. Не чует конь моих тревог. И то сказать, вонзая в бок ему носки своих сапог, я вряд ли передать их мог. Знаком нам путь в лесной овраг. И, так как нам знаком наш путь, к нему прибавить лишний шаг смогу я как-нибудь. Прибавим шаг к пути, как тот сосновый ствол, что вверх растет. И ждет нас на опушке ствол, ружейный ствол нас ждет. Тропа вольна свой бег сужать. Кустам сам Бог велел дрожать. А мы должны наш путь держать, наш путь держать, наш путь держать. 1963 вернуться«Закрываю <я> воду, теперь»? – С. В. |
