В отеле «Континенталь» Победа Мондриана. За стеклом - пир кубатуры. Воздух или выпит под девяносто градусов углом, иль щедро залит в параллелепипед. В проем оконный вписано, бедро красавицы – последнее оружье: раскрыв халат, напоминает про пускай не круг, хотя бы полукружье, но сектор циферблата. Говоря насчет ацтеков, слава краснокожим за честность вычесть из календаря дни месяца, в которые «не можем» в платоновой пещере, где на брата приходится кусок пиэрквадрата. 1975 Мексиканский романсеро Кактус, пальма, агава. Солнце встает с Востока, улыбаясь лукаво, а приглядись – жестоко. Испепеленные скалы, почва в мертвой коросте. Череп в его оскале! И в лучах его – кости! С голой шеей, уродлив, на телеграфном насесте стервятник – как иероглиф падали в буром тексте автострады. Направо пойдешь – там стоит агава. Она же – налево. Прямо - груда ржавого хлама. ___ Вечерний Мехико-Сити. Лень и слепая сила в нем смешаны, как в сосуде. И жизнь течет, как текила. Улицы, лица, фары. Каждый второй – усатый. На Авениде Реформы - масса бронзовых статуй. Подле каждой, на кромке тротуара, с рукою протянутой – по мексиканке с грудным младенцем. Такою фигурой – присохшим плачем - и увенчать бы на деле памятник Мексике. Впрочем, и под ним бы сидели. ___ Сад громоздит листву и не выдает нас зною. (Я не знал, что существую, пока ты была со мною.) Площадь. Фонтан с рябою нимфою. Скаты кровель. (Покуда я был с тобою, я видел все вещи в профиль.) Райские кущи с адом голосов за спиною. (Кто был все время рядом, пока ты была со мною?) Ночь с багровой луною, как сургуч на конверте. (Пока ты была со мною, я не боялся смерти.) ___ Вечерний Мехико-Сити. Большая любовь к вокалу. Бродячий оркестр в беседке горланит «Гвадалахару». Веселый Мехико-Сити. Точно картина в раме, но неизвестной кисти, он окружен горами. Вечерний Мехико-Сити. Пляска веселых литер кока-колы. В зените реет ангел-хранитель. Здесь это связано с риском быть подстреленным сходу, сделаться обелиском и представлять Свободу. ___ Что-то внутри, похоже, сорвалось и раскололось. Произнося «О, Боже», слышу собственный голос. Так страницу мараешь ради мелкого чуда. Так при этом взираешь на себя ниоткуда. Это, Отче, издержки жанра (правильней – жара). Сдача медная с решки безвозмездного дара. Как несхоже с мольбою! Так, забыв рыболова, рыба рваной губою тщетно дергает слово. ___ Веселый Мехико-Сити. Жизнь течет, как текила. Вы в харчевне сидите. Официантка забыла о вас и вашем омлете, заболтавшись с брюнетом. Впрочем, как все на свете. По крайней мере, на этом. Ибо, смерти помимо, все, что имеет дело с пространством, – все заменимо. И особенно тело. И этот вам уготован жребий, как мясо с кровью. В нищей стране никто вам вслед не смотрит с любовью. ___ Стелющаяся полого грунтовая дорога, как пыльная форма бреда, вас приводит в Ларедо. С налитым кровью глазом вы осядете наземь, подломивши колени, точно бык на арене. Жизнь бессмысленна. Или слишком длинна. Что в силе речь о нехватке смысла оставляет – как числа в календаре настенном. Что удобно растеньям, камню, светилам. Многим предметам. Но не двуногим. 1975 К Евгению
Я был в Мексике, взбирался на пирамиды. Безупречные геометрические громады рассыпаны там и сям на Тегуантепекском перешейке. Хочется верить, что их воздвигли космические пришельцы, ибо обычно такие вещи делаются рабами. И перешеек усеян каменными грибами. Глиняные божки, поддающиеся подделке с необычайной легкостью, вызывающей кривотолки. Барельефы с разными сценами, снабженные перевитым туловищем змеи неразгаданным алфавитом языка, не знавшего слова «или». Что бы они рассказали, если б заговорили? Ничего. В лучшем случае, о победах над соседним племенем, о разбитых головах. О том, что слитая в миску Богу Солнца людская кровь укрепляет в последнем мышцу; что вечерняя жертва восьми молодых и сильных обеспечивает восход надежнее, чем будильник. Все-таки лучше сифилис, лучше жерла единорогов Кортеса, чем эта жертва. Ежели вам глаза суждено скормить воронам, лучше если убийца – убийца, а не астроном. Вообще без испанцев вряд ли бы им случилось толком узнать, что вообще случилось. Скушно жить, мой Евгений. Куда ни странствуй, всюду жестокость и тупость воскликнут: "Здравствуй, вот и мы!" Лень загонять в стихи их. Как сказано у поэта, «на всех стихиях...» Далеко же видел, сидя в родных болотах! От себя добавлю: на всех широтах. 1975 |
