и головою поумневшей, не замечающей меня, склонись до смерти перед спешкой и злобой нынешнего дня. Скорее с Лиговки на Невский, где магазины через дверь, где так легко с Комиссаржевской ты разминулся бы теперь. Всего страшней для человека стоять с поникшей головой и ждать автобуса и века на опустевшей мостовой. Глава 3 (письмо) Как вдоль коричневой казармы, в решетку темную гляжу, когда на узкие каналы из тех парадных выхожу, как все равны тебе делами, чугун ограды не нужней, но все понятней вечерами и все страшней, и все страшней. Любимый мой, куда я денусь, но говорю – живи, живи, живи все так и нашу бедность стирай с земли, как пот любви. Пойми, пойми, что все мешает, что век кричит и нет мне сил, когда столетье разобщает, хотя б все менее просил. Храни тебя, любимый, Боже, вернись когда-нибудь домой, жалей себя все больше, больше, любимый мой, любимый мой. Глава 4 Я уезжаю, уезжаю, опять мы дурно говорим, опять упасть себе мешаю пред чешским именем твоим, благословляй громадный поезд, великих тамбуров окно, в котором, вылезши по пояс, кричит буфетное вино, о, чьи улыбки на колени встают в нагревшихся купе, и горький грохот удаленья опять мерещится судьбе. Людмила, Боже мой, как странно, что вечной полевой порой, из петербургского романа уже несчастливый герой, любовник брошенный, небрежный, но прежний, Господи, на вид, я плачу где-то на Разъезжей, а рядом Лиговка шумит. Глава 5 Моста Литейного склоненность, ремонт троллейбусных путей, круженье набережных сонных, как склонность набожных людей твердить одну и ту же фразу, таков ли шум ночной Невы, гонимой льдинами на Пасху меж Малоохтенской травы, когда, склонясь через ограду, глядит в нее худой апрель, блестит вода, и вечно рядом плывет мертвец Мазереель, и, как всегда в двадцатом веке, звучит далекая стрельба, и где-то ловит человека его безумная судьба, там, за рекой среди деревьев, все плещет память о гранит, шумит Нева и льдины вертит и тяжко души леденит. Глава 6 Прощай, Васильевский опрятный, огни полночные туши, гони троллейбусы обратно и новых юношей страши, дохнув в уверенную юность водой, обилием больниц, безумной правильностью улиц, безумной каменностью лиц. Прощай, не стоит возвращаться, найдя в замужестве одно - навек на острове остаться среди заводов и кино. И гости машут пиджаками далеко за полночь в дверях, легко мы стали чужаками, друзей меж линий растеряв. Мосты за мною поднимая, в толпе фаллических столбов прощай, любовь моя немая, моя знакомая – любовь. Глава 7 Меж Пестеля и Маяковской стоит шестиэтажный дом. Когда-то юный Мережковский и Гиппиус прожили в нем два года этого столетья. Теперь на третьем этаже живет герой, и время вертит свой циферблат в его душе. Когда в Москве в петлицу воткнут и в площадей неловкий толк на полстолетия изогнут Лубянки каменный цветок, а Петербург средины века, адмиралтейскому кусту послав привет, с Дзержинской съехал почти к Литейному мосту, и по Гороховой троллейбус не привезет уже к судьбе. Литейный, бежевая крепость, подъезд четвертый кгб. Главы 8 – 9 Окно вдоль неба в переплетах, между шагами тишина, железной сеткою пролетов ступень бетонная сильна. Меж ваших тайн, меж узких дырок на ваших лицах, господа, (from time to time, my sweet, my dear, I left your heaven), иногда |
