Русские были уже на первой площадке. Немец услышал голоса.

— Смотри, провод качается, — сказал первый русский.

— Разыгрываешь... — ответил второй.

— Кто ты такой, чтобы я тебя разыгрывал? Александр Македонский? Или Чингисхан?

Немец сидел на корточках в углу площадки, выставив перед собой винтовку и вжимаясь в холодные камни. Подбородок мелко дрожал от холода. В углу напротив, прислоненный к стене, стоял деревянный крест с фигурой распятого Христа. Черный нарисованный глаз распятья уставился прямо на немца. Немец не понимал, о чем говорят русские, и ему становилось еще холоднее.

— Смотри, следы, — сказал второй голос, напевный и звонкий.

— Эй, приятель, вылезай! — крикнул первый русский. — Целее будешь. А то по частям возьмем.

— Я — первый.

— Нет, я.

— Почему?

— Твоя жизнь дороже для человечества. А я человек пропащий.

— Почему это дороже?

— Потому, что ты холуй. Ясно?

— Ах, так. Еще что?

— Бифштекс недожаренный.

— А еще что?

— Чингисхан недобитый.

— Я — первый, — упрямо повторил второй русский.

— Уйди. Махнем по справедливости. Орел или решка?

— У нас денег нет.

— Махнем на гильзах. В какой руке?

Немец не понимал, почему русские говорят так долго, и ему хотелось, чтобы они говорили еще дольше. Он сидел, задыхаясь от холода, держа перед собой винтовку, черный немигающий глаз Христа в упор смотрел на него.

Русских не стало слышно. Что-то темное, узкое просунулось в отверстие. Немцу показалось, что Христос хитро подмигнул ему черным глазом. Немец вздрогнул, а Христос вдруг подпрыгнул и поскакал на одной ноге к лестнице. Немец нажал курок. Выстрел гулко грянул в каменных стенах. Пуля отбила руку распятия, разгневанный Христос подскочил, полетел в немца, больно впился в плечо. Немец не успел сделать второго выстрела. Винтовка вырвалась из рук, встала торчком и провалилась в темном отверстии.

Не помня себя от страха, цепляясь руками за ступени, немец полез на верхнюю площадку. Это была его рабочая площадка. Сквозь амбразуру проникал луч света. На полу валялись гильзы. На ящике для патронов стоял телефонный аппарат. Немец заскрипел зубами от ярости — ему захотелось убить хотя бы одного русского, прежде чем те убьют его. Рядом с телефоном стоял термос с горячим кофе, который немец принес на рассвете. Он схватил термос и, обжигаясь, стал пить большими глотками. Он не допил и пожалел об этом, потом швырнул термос в черное отверстие, схватил две коробки с патронами, и они тоже загромыхали по лестнице. Немец упал на колени, неистово сгребал руками гильзы, щепки, мусор и бросал вниз.

— Эй, не сори там. Зачем соришь? — закричал русский, и очередь из автомата косо простучала по камням. Немец подскочил к лестнице и полез выше. Конец лестницы упирался в край светлого люка.

Широкий простор раскрылся перед ним: поля, покрытые снегом, далекие деревни, леса, крестообразные крылья мельниц на холмах. А в другой стороне простиралась плоская ледяная равнина, откуда пришли русские, и немец боялся смотреть туда — там лежали мертвые, а он хотел жить.

Последняя лестница была приставная, немец мог бы отбросить ее или вытащить через люк наверх, но он не догадался этого сделать: страх вошел в его рассудок и помутил его. Немец пополз на четвереньках к краю площадки, огибая большой колокол, висевший на толстых цепях. Еще два колокола, поменьше, висели в проемах площадки. Немец скрючился за средним колоколом, перевесился через карниз, глядя на Борискино. Там густо двигались конные повозки, люди. «Наши там, наши там, — думал немец. — Совсем близко, наши совсем близко, и можно долететь до них. Совсем близко».

— Хорошо нас расстреливал, гад, со всеми удобствами. — Русский хрипло засмеялся, и немец задрожал, услышав этот голос. — Алло, алло, соедините меня с тем светом. Алло, тот свет? Приготовьте одно место для транзитного пассажира...

Лестница качнулась, заскрипела. Немец высунулся из-за колокола и, не в силах отвести взгляда, смотрел на открытый люк.

Старший лейтенант Обушенко расположился со штабом в помещении бывшей немецкой комендатуры напротив церкви.

Закинув ногу на ногу, Обушенко сидел в глубоком плюшевом кресле за большим столом и вел нудный разговор с командиром дивизиона аэросаней капитаном Дерябиным. Дерябин сидел на стуле по другую сторону стола. Против Дерябина, слушая разговор и держа в руках трофейный портфель из светло-коричневой кожи, расположился офицер связи от Рясного, младший лейтенант Марков. На столе лежал автомат, сбоку стояли два телефонных аппарата, один из них — немецкий. Рядом с телефоном лежал секундомер.

Кроме офицеров, в избе находились связные, они сидели на лавках вдоль стен. Двое дремали, привалившись головами друг к другу. Слева от двери высилась русская печь, недавно побеленная.

— Дашь или не дашь? — спрашивал Дерябин, нервно дергая шлем.

— Нет у меня. Нечего давать. — Обушенко подчеркнуто равнодушно оглядывал Дерябина.

— Я перебросил вам тридцать тонн боеприпасов, медикаменты, водку. Я вывез сотни раненых. Я работал на вас как вол, потерял две машины. А ты не хочешь дать мне людей.

— Ты работал не на нас. Ты работал на войну.

— Десять человек. Понимаешь? Всего десять. — Дерябин поднял ладони с растопыренными пальцами и показал их Обушенко.

— Человеческим языком тебе говорят — нет у меня людей. Мы закапываемся.

— А это что — не люди? — Дерябин кивнул в сторону связных.

— Сейчас люди, а через минуту нет. Понял?

Загудел зуммер телефонного аппарата. Обушенко схватил трубку и закричал:

— Свет? Какой свет?.. Кто это там балуется? — Обушенко бросил трубку, снова к Дерябину: — Видишь. Опять с того света звонок. Мертвецов у меня сколько хочешь — всех забирай. А людей нет.

Один из связных, набивавший магазины, поднял голову и лениво посмотрел на Обушенко.

— Пойми, чудило, — продолжал тот более спокойно — Я даже мертвых собрать со льда не могу. А мне приказано. Не могу я их собрать — нет у меня людей. А ты со своими грузовиками лезешь. Вот, — Обушенко ткнул пальцем в Маркова, — прислал мне бумажку вместо людей. Где я их возьму? Что я, мать-героиня?

— Где твой капитан? Я пойду к капитану. — Дерябин повернулся, с опаской посмотрел на печку.

Обушенко схватил секундомер.

— Капитану осталось восемь минут. Через мой труп. Понял? Через восемь минут решим вопрос.

— Бюрократ ты несчастный. — Дерябин встал и принялся нервно застегивать шлем.

Обушенко закинул вверх голову, и лицо его расплылось в улыбке.

— Ну и рост, — восхитился он, оглядывая Дерябина. — Как же ты в свою машину влезаешь?

— Покажу! — Ноги Дерябина мелькнули в воздухе, он сделал сальто и ловко встал на ноги.

— Черт с тобой. — Обушенко махнул рукой. — Бери десять человек на один час. Управишься за час?

— Вот это разговор делового человека. За сорок минут управлюсь. Мне тут торчать никакого расчета. Погружу трофеи — и тю-тю.

— Выпей на дорогу, — Обушенко достал из стола бутылку и три мятых алюминиевых кружки. Они выпили. Дерябин вышел со связным.

— А тебе что? — спросил Обушенко у Маркова. — Тоже людей дать? Я могу. У меня людей до черта.

— Гриша, — сказал Марков, — я тебе уже говорил. Мне нужны наградные листы.

— Я тебе тоже говорил. Мне некогда бюрократию разводить. Понял?

— Полковник приказал. А ему звонили из штабарма. Вот, например, капитан уничтожил штабную машину, захватил важные документы. Значит, нужно описание подвига. Без этого нельзя.

— Давай договоримся так. — Обушенко откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы рук на животе. — Пусть одни воюют, а другие пусть пишут наградные листы. Пусть одни совершают подвиги, а другие пусть их расписывают, но чтобы, черт подери, не мешали нам бить гадов. Договорились?

— Гриша. Я же тут ни при чем, ты сам знаешь.

— Вот все, что могу тебе дать. — Обушенко слазил в тумбочку и поставил на стол три высокие темные бутылки. — Кислятина дикая. Специально для генералов. Передашь по инстанции.