– И в холодильник не догадались сунуть кассеты-то, – раздраженно ворчал Любарский.

– А что мы теперь Альтеру скажем? – вступил Буров. – Эти надо списывать, просить у него новые… н-да!

Они злились сейчас друг на друга, на снабженца – и вообще на жизнь.

– Но главное: с чем мы сегодня вверх поднимемся? – расстроенно потер лысину Варфоломей Дормидонтович. – С пустыми киноаппаратами?

– Это-то как раз ничего, – сказал Буров. – Сегодня у вас испытательный подъем. Освоение боковых перемещений и слежение.

– А «пространственные линзы»? – спросил Любарский.

– Еще не готовы электроды… и схема.

Буров лукавил: с «линзами» и электрическим управлением ими у него все было исполнено. Но он сейчас вынашивал замысел, которым не хотел делиться, – и кое-что придерживал для себя.

Так они перешли к другому делу. Поднялись на крышу, Витя показал им новые приставки и изменения в управляющем блоке кабины.

– Вот, – говорил он с некоторой горделивостью, – теперь ведущий будет, как пилот в реактивном истребителе. Только ногой не газок выжимать, а пространство-время… Левая педаль – пространство: нажать – «вперед», отпустить – «назад»; а правая – время: нажать – «ускорение», отпускать – «замедление»… Это, понятно, в пределах одного диапазона неоднородности, а переключение диапазонов, как и было, на пульте…

– Надо бы и переключение диапазонов вывести на ручку, как в автомобиле скорости переключают, – вставил Любарский.

– Мелко плаваете, экс-доцент, – не без спесивости ответствовал Буров, – переключение скоростей!.. Вот вам не ручка, а ручища, штурвал боковых перемещений. Ею вы будете смещать кабину наверху… а верней, изгибать «электрическую трубу» в любую сторону, в какую отклоните.

Между педалей из пола кабины торчала теперь штурвальная колонка с сектором, добытая явно с какого-то списанного самолета. Варфоломей Дормидонтович забрался в кресло, понажимал педали, поворочал штурвалом, с одобрением поглядел на Бурова:

– Лихо! Это нужно освоить.

Тем временем на крышу поднялись еще двое. Сначала, собственно, из люка показались длиннющие, метров по шесть, сваренные из уголков штанги, а затем и те, кто их нес: Ястребов и его помощник. Они сложили ношу у ограды и, разминая сигареты, подошли к инженерам – перекурить, покалякать.

– И что это будет? – кивнул в сторону штанг Любарский, пожимая руку Герману Ивановичу.

– Эт-та?.. – Механик достал из кармашка в комбинезоне чертежик, развернул, прочел медленно: – «Координатный регистратор метапульсаций». Заказ и эскиз самого Валерьяна Вениами… На концах укрепим сейчас фотоэлементные счетчики, расставим от башни на четыре стороны.

– А! – мотнул головой Варфоломей Дормидонтович. – Давно надо.

– Последняя моя морока, – неспешно продолжал Ястребов. – И на крышу, может, последний раз вылез…

Герман Иванович уже выглядел стариком: погрузнел, поседел, в характере появилось созерцательное добродушие, стал разговорчив. Он все более настраивался на заслуженный отдых. «Пенсия у меня будет под верхний предел, очередь на „Волгу“ вот-вот… Эх, и поезжу по всяким местам! А вы тут дальше вкалывайте без меня».

Когда они отошли, Буров задиристо обратился к Любарскому:

– Что за «координатор метапульсаций», не могли бы вы мне объяснить?

– Они в ядре возникают всякий раз на новом месте. Со сдвигами. Вот и надо бы хоть по двум измерениям с нашей крыши засекать координаты «штормов», чтобы потом рассмотреть последовательность скачков.

– Хорошо, а почему идея Пеца и заказ Пеца? Для чего здесь вы и для чего мы? Это наша парафия, наше дело! В чем вообще состоит ваше заведование лабораторией? В поддакивании?..

Варфоломей Дормидонтович с минуту ошеломленно молчал. Идею этого регистратора они с директором обсудили вчера за вечерним чаем (он все еще обитал у Валерьяна Вениаминовича) – и если тот первым, пока не забыл, запустил ее в «металл»… ну так спасибо ему, да и все!

– Хоть вы, Витя, великий труженик, великий изобретатель и… великий нахал, – обрел наконец дар речи экс-доцент, – вам все равно не светит занять мое место.

– Я и не стремлюсь!.. – (Лукавил Виктор Федорович, лукавил – стремился. И не только завлабом MB видел он себя в мечтах. На все у него был свой взгляд – и уж он бы показал, как надо). – Раз это относится к электронике, то не должно проходить мимо меня. Вы там как хотите, но в своей специальности я поддакивать никому не согласен!

(«То, что мы сейчас делаем, – думал Толюн, – есть подготовка к космическому старту. Не на околоземную орбиту, не к соседней планетке – вглубь Вселенной. К межзвездному и межгалактическому старту. Мы принесем не меньше знаний, чем принесли бы на будущих суперзвездолетах чрез многие годы… Как это шикарно все описывалось в романах, как роскошно показывалось по ТВ даже для стартов на околоземную с Байконура. Были ли там склоки? Да наверно. И засвеченные пленки, и подсиживания – что угодно. Как легко все затягивает рутина, пошлость жизни. А у нас тем более, ибо все свели к электричеству и электронике, к кнопконажимательству…»)

В таких слегка склочных отношениях все трое перебрались с крыши в зал тренажеров, который находился под гостиницей.

Здесь, на интерпретаторе системы ГиМ, Любарскому и Васюку перед подъемом надлежало научиться делать ногами то, что прежде делали руками: педалировать неоднородность пространства и ускорение времени, – а руками то, чего прежде не делали вовсе: боковые перемещения. Упражнения длились шесть часов (с перерывом на обед и чаепитие), и, разумеется, «тренер» Буров согнал с обоих столько потов, сколько счел нужным. И то сказать: автоматическая точность всех движений и поворотов кабины наверху, в MB, была для них так же важна, как летчикам в сверхзвуковом полете.

Потом была обработка прежних наблюдений в MB, составление отчетов, проверка аппаратуры, исправление разладившейся за ночь… В подобных занятиях минула первая двадцатичетырехчасовая смена, после которой разрешался двенадцатичасовый отдых. За эти часы Анатолий Андреевич посетил новенькую сауну, поужинал, посмотрел видеомультики (жалея, что нет рядом Мишки и Линки, которые получили бы от них куда больше удовольствия) и хорошо выспался в своей комнате в профилактории.

Вторая смена началась с проверки навыков нового управления, отшлифовка шероховатостей – зачет, который принимал тот же Буров. К этому времени в лаборатории появились супруги Панкратовы, Миша и Аля – пара молодых, но уже изрядно обозленных действительностью специалистов-инфизовцев.

…Да и было отчего: к обычным трудностям жизни молодых специалистов – осваивание на новом месте, отсутствие жилья, малые заработки, бытовая неустроенность – прибавились еще и специфические, от НПВ. Аля забеременела месяц назад, сейчас ходила на шестом месяце. И поскольку ее – первоначально худенькую и миловидную – разнесло в считаные дни на глазах ошеломленной домохозяйки, та возмутилась и потребовала или двойную плату, или пусть освобождают комнату; а двойная плата – это сто двадцать рэ.

…Нет, не только Анатолия Андреевича ставила на место обычная, конкретно-предметная жизнь-житуха: куда вы суетесь, белковые комочки? Ваше ли дело постигать бесконечно-вечную Вселенную? Питайтесь-испражняйтесь, спаривайтесь, плодитесь, размножайтесь, заботьтесь о сиюминутных успехах – это ваше, а насчет прочего… зась! Не только его, Анатолия Андреевича, ставила каждого на свой лад.

Тем не менее, когда Корнев предложил Панкратовым поселиться в гостинице-профилактории хотя бы до рождения ребенка… впрочем, и на любой удобный срок, – они категорически отказались. «Такие опыты надо начинать с кроликов», – твердо сказал глава семьи Миша.

Пришла пора подниматься на крышу, снаряжаться и отправляться в MB. Но тут Васюк подошел к телеинвертору, включил, набрал нужный код и, когда на экране возник Приятель, рассказал ему о загубленных кассетах с чувствительной пленкой. Все время, пока он говорил маловыразительным голосом, завснаб спокойно писал – и только потом ронял ручку, замедленно (от чего возникал оттенок театральности) поднимал и поворачивал голову, расширял глаза, раскрывал рот, воздевал руки… Витя Буров тоже воздел руки: