– Гну, – ответил НетСурьез. – Ты еще вякни: ну и что?

У него теперь выработался такой стиль общения. Он стал гордый.

– Объясни, – сказал Миша.

– Что объяснять! Кладем мало, получаем много. И не надо будет в МВ лезть за веществами, или за Марс, или в горы, сами наделаем.

– А законы сохранения?

– Чего?

– Да всего: энергии, вещества, импульсов…

– …носорогов во Вселенной… – НетСурьез сощурил голубые глазки.

– Может, и их. Вселенная велика. Так как с ними?

– Да-да, конечно! Как говорил великий помор Ломоносов: ежели где чего ковды прибудет, товды в другом месте стольки убавится. Академическое «держать и не пущать».

– Вот именно. И наоборот.

НетСурьез постучал ладонью у локтя выразительно согнутой руки, показав, что для него все эти «ковды-товды».

– Хватит выпендриваться, расскажи толком.

– Понимаешь, главное дело, мы воспринимаем мир неправильно. Пространство – не пустота. Настолько не, что там всего куда больше, чем в зримом мире. И частиц, и атомов. Дирак доказал восемьдесят лет назад, а до сих пор не дошло. Важно уметь взять. Взять можно всяко: можно по Дираку, можно по Пецу…

И рассказал, как рвать «ядерные нити» на многие кусочки трилионным сверхкрутым НПВ.

Пока рассказывал, это были словеса. Но затем подвел к стенду, показал.

Извлекли образцы, смотрели, взвешивали. Впечатляло.

Хоть и впечатлило, но Панкратов вида не подал; критически осмотрел стенд.

– Электродная система многоступенчатой, до триллионных К, концентраций пространства-времени… моя, от ЛОМов, от ГиМ-3?

– Ага.

– А ты меня на шухера ставил.

Теперь НетСурьез сказал:

– Ну и что?

– Да нет, ничего. Используешь мои идеи, а меня на шухера…

– Вспомнил, спохватился! Весь институт эти идеи гонит, пора привыкнуть.

Миша поднес к кучке под электродами счетчик Гейгера: тот сильно затрещал.

– Радиоактивны, куда они годны! Создашь – и распадутся.

– А ты хотел сразу стабильность, тишь да гладь после такого НПВ-удара! Надо искать режим. Взялись!

Они четыре К-месяца искали этот режим.

…Клали под колпак все новые образцы. Обеспечили вакуум (с ним, самым идеальным, межзвездным из МВ было просто: все рядом). От К100 к триллионным – яркая точка сникала в ничто. НПВ-удар полевым «молотом» – возврат к К100: светится изрядная кучка. Проверили и ее – снова радиоактивна.

В исходной крупице была глина. В финальной кучке смешались спектры многих веществ, от углерода (больше всего) до ванадия. И все никуда не годилось, только в свинцовый контейнер. Даже в канализацию спустить нельзя.

– Слушай, теперь важна количественность, – сказал Панкратов. – Режимы с числами. Все фиксировать, все считать. Иначе стабильные не выделим.

– Компьютер нужен.

– Конечно. Даже два. Это мы мигом. Считать будем отдельно, на совпадение.

…Они в Лабдробдриб ходили голые и медленно, с экран-очками на глазах. Настолько круты барьеры на стенде с НПВ-молотом, что, невзирая на экраны, даже малые просачивания К-триллионного пространства оттуда, К-утечки, могли скрутить в бараний рог. Носить одежду, даже плавки, просто не имело смысла: все рвалось в клочья от каждого чуть ускоренного движения тела; даже от перемещения рядом металлического – то есть проводящего и тем искажающего поля – предмета.

«Эдак одежды не напасешься!» – решили оба, снимая с себя очередные клочья.

Наиболее чутка к просачиваниям была область глаз: в них начинало давить, двоиться, возникала расплывчатая радужная окантовка предметов. Поэтому и наскоро сочинили и нацепили довольно громоздкие очки с электронными приставками.

В лаборатории было холодновато, об отоплении не позаботились: как включенные приборы нагреют воздух, так и ладно. Но и это их бодрило.

Тот, кто удалялся от края бункера в центр, к стенду с нависающими остриями электродов, уменьшался; движения его становились суетно-быстрыми.

И понятно, постоянно оба они, Миша и Имярек, были начисто «выбриты», без бровей и ресниц, без волосинки на груди, подмышками и внизу. Младенцы неопределенного возраста.

Но Але Миша был дорог и такой, может даже более.

…И ему не надо вниз, в ту квартиру. Спуститься на сто сорок четвертый, в гостиницу, в свой люкс, поесть, поспать, приласкать жену (она, спасибо ей, всегда подгадывала в нужное время), обсудить и проверить дела семейные – и отослать вниз. К детям. Нечего здесь расходовать зря жизнь.

– А через часок снова сюда? – звонким, чуть вибрирующим голосом уточняет Аля; она снова распышнела, груди торчком. – Или не надо?

– Еще и как надо! Чтоб была здесь как штык. Пока!..

И опять на крышу с харчами и термосом для НетСурьеза, который вообще забыл обо всех иных территориях НИИ и мира. Миша чуть не силком водил его в профилакторий на сто сорок четвертый уровень: поплавать в бассейне, покачать мускулы на тренажерах, попотеть в Сауне – с пивком или чаем.

– А то ж загнешься раньше времени, раньше, чем сделаем. От тебя и так половина осталась.

– Слушай, отвяжись! – наконец не выдержал тот. – Тебе, благополучному поросенку, это не понять: после всего, что было, я работаю. И могу.

– Это я-то благополучный поросенок?! – опешил Миша. – Ничего себе.

А потом раздумался: если он, вышвырнутый из обычной жизни в НПВ-мир, как в ссылку или эмиграцию, выглядит в глазах Имярека благополучным поросенком, то… какова же у него-то была жизнь? Даже имя свое сообщить не желает – все равно как саньясин.

…Миша не воспринимал НетСурьеза ни по внешности, ни по голосу даже. Ему это было как-то неинтересно, как тот выглядит, неважно. Глыба мысли. Это ощущалось, было и обликом, и сутью.

Но после этого обмена репликами как-то более присмотрелся.

…Затюканный славянский гений, гений в народе, тысячи лет живущем по принципу: каждый должен быть таким дерьмом, как все. Не умеешь – научим, не желаешь – заставим. И учат, и заставляют. В школе, в армии, в Академии наук – везде.

Cлавянский гений, довольный уже, если его идеи и знания не оборачиваются для него тюрьмой или психушкой; а в прежние времена, бывало, что и казнью.

И все равно он не мог быть иным.

Сами опыты на стенде были мгновенны и ненаблюдаемы. Все съеживалось до сверкающей искры, до математической точки – и возникало. С прибытком: из образца в граммы – коническая кучка в сотни грамм; из кучки – целая куча. Можно было и по второму разу, тоже получалось.

Проблему стабильности решили неожиданно просто: надо забирать системой ГиМ в глубинах Меняющейся Вселенной то самое «молодое время». Из начала циклов миропроявления. И в нем работать. И все. Даже естественно радиоактивные на Земле вещества и изотопы: торий, уран, калий-40, – возникая на стенде под ударами НПВ-молота, первое время не обнаруживали признаков распада. Лишь потом, через К-дни и К-недели, счетчики около этих образцов начинали потрескивать. «Приходили в себя», по выражению НетСурьеза.

Но эффекты «молодого t» этим отнюдь не исчерпались. Работали без сна и отдыха десятки часов кряду (точно не фиксировали, не до того было) – и не чувствовали ни усталости, ни сонливости. Питались в эти интервалы мало, но не были голодны. Более того, их тела как-то подтянулись, стали выразительнее, мышцы налились силой. И самое интересное: оба заметили (сначала у напарника, потом и у себя, что у них набухает и торчит член. И не вожделенно, а как-то иначе, просто от наполненности жизненной силой.

Панкратов совсем разгулялся; когда заставал Алю в люксе, валил ее на пол прямо в прихожей. Он первый и завел разговор об этом в Лабдробдрибе.

– Слушай, что это у нас с тобой так торчит? Ну, у тебя еще понятно – но я только отпустил Алю. После трех раз. Я ее, бедную, совсем заездил…