Все это, как мог и умел, Любарский наблюдал через телескоп в

Потом фантом съежился и поголубел, точечки вспышек в нем тоже. Сник. Теперь он объявится в небе галактик, сместившись на несколько градусов.

Вскоре небо затянули облака.

Варфоломей Дормидонтович вернулся в коттедж. Спать не хотелось. За два часа в павильоне Любарский много увидел, еще больше понял и был очень собой доволен.

Все стало на места: мир энпэвэен, вот и все; соответственно то, что мы умеем здесь, отнюдь не диковина и там. Сообразно масштабам. В частности, движение М31, ее дрейф это та самая наша «На!» – «Дай!»-транспортировка, только управляемая изнутри. (Кстати, нам тоже стоит это опробовать, надо подкинуть идею ребятам…)

«…Сверхновая-то голубая, явно К-смещенная. Поэтому так коротка ее вспышка». Он все еще был там. В уме, как будто перед глазами, жила-менялась новая карта мира.

…Если мы в силах вытянуть ком К-пространства из Ловушки в нить длиной в десятки миллионов километров, перемещать сверхсветово по ней… ибо скорость света ограничитель для движения в пространстве, но она ничто для самого пространства! – схваченный астероид… если мы, малые (хотя и шустрые) это можем, – почему же отказывать в таких возможностях и умении галактике? Она ведь знает об НПВ не годик с днями, как мы, а извечно обитает в нем. Она не «пена» в турбуленции по-любарски. Напротив – то пространство-время управляемо субьект-объектом – ею. М31 не просто перемещается, а изволит так себя перемещать. Царственно. И сообразно своим размерам – на килопарсеки, десятки килопарсеков. Они для нее как для нас шаги. При этом происходят жуткие деформации пространства, вызывающие вспышки сверхновых? Пожалуй, про деформации пространства это по воде вилами… Газово-плазменный шар, капля – причем и так ядерно пылающая во всю. Что ему от пространства сделается…»

«Почему все-таки вспыхивают сверхновые? Количественная сторона мне понятна: весь запас энергии звезды, от которого она должна пылать и греть миллиарды лет, выделяется сразу. За дни, может быть, за часы. Вот и выходит в сотни миллиардов раз ярче и жарче. Всеуничтожающе… Похоже на ядерный реактор АЭС, вдруг перешедший в „чернобыльский“ режим. Даже „сверхчернобыльский“, поскольку там все же остановили… (вот тоже „сверх“).

Но вселенская разница в том, что нормальное горение звезды само по себе ядерный взрыв, причем не от деления ядер, а от их синтеза – на порядок сильнее. А ненормальное, ненормально быстрое? Взрыв сверхновой похож… да, собственно, на полное выделение Е = МC². Но как, почему, какой механизм? Такие выделения мы знаем только для аннигиляции вещества с антивеществом. Откуда ж там возьмется столько антивещества?..»

«Что-то я читал у Вэ Вэ про антивещество. Найти?..»

Сел к компьютеру, но так и не включил. Устал. Думал. Но и думалось как-то сбивчиво. В душе стало смутно.

…Надо подготовить еще доклад – об НПВ-глобулах в космосе. О новой картине мира. Жаль, Пец не узнает, насколько он был прав.

…реплика Валерьяна Вениаминовича в том разговоре в августовский вечер за чаем (как давно это было – а помнится!): «Если это так, то должно как-то проявиться и с другой стороны…» – оправдалась. Проявилось, Вэ Вэ, – да как! Дрейфом галактики М31, приближением ее – с участившимися вспышками сверхновых.

…если около той звезды были планеты, они просто испарились. Как капелька, упавшая на раскаленную плиту. И безжизненные, и планеты с жизнью и разумом – одинаково. Как зыбок мир, который кажется нам прочным и вечным!

А мы, как будто ничего этого нет, делаем свое… свое, ха! Потому что не в подъем умам и никто не хочет думать. Отвлекаться. Отвлекаться на какое-то там вселенское от своего микроскопического «главного»…

…НетСурьеза бы привлечь, Имярековича, муни; он крупно мыслит. Да больно взъерошен, зол, не подступиться.

В соседней комнате сладко всхрапывал на раскладушке вертолетчик Иванов.

Любарский тоже прилег на диван, накрылся одеялом, смежил глаза. Осенняя ночь и большой трудный день располагали ко сну. Хотя отсыпаться в нулевом времени для него была роскошь.

Проснулся от того, что тормошили за плечо. Раскрыл глаза: пилот. В окнах серел рассвет.

– Варфоломеич, так я могу несколько часов поохотиться? Может, какая птица попадется или горная коза… Не этим, так этим возьму.

Он показал на ружьишко и на Ловушку типа «Зенит». Прихватил и то, и то. Любарский взглянул на часы: 6.25.

– До десяти ноль-ноль, – буркнул. Снова закрыл глаза. Но сон больше не шел.

Планеты были неинтересны –

соринки в околосолнечной круговерти пространства.

Да и Солнце тоже –

комок светящейся пены в центре вихря…

И вдруг Варфоломей Дормидонтович отчетливо осознал, почему его все уводит на катастрофичность ситуации, ум возвращается к вспышкам сверхновых в далекой галактике – и от этого по коже озноб. Опасность была не в тех далеких искорках в телескопе, не в приближающейся М31 – гораздо ближе, реальней, неотвратимей. Рядом. «Что же там у него было про антивещество-то?..»

Встал, включил компьютер. На жестком диске и здесь были файлы с теорией Пеца. Нашел нужный: «Объяснение феноменов физики». Валерьян Вениаминович насобирал с десяток необъяснимых феноменов, один другого загадочнее; поэтому номер четвертый с довольно простым истолкованием его в первом чтении не показался Любарскому очень уж важным.

А сейчас на директора от сиреневых строк на экране повеяло сразу и ядерным жаром, и лютым космическим холодом.

«4) Феномен барионной асимметрии. Существо и загадка его в том, – писал В. В., – что, несмотря на физическую равновозможность протонов и антипротонов, электронов и позитронов, вообще вещества и антивещества, реально есть только первое. А античастицы и антиядра получают с очень большими затратами энергии в ускорителях; и живут они краткий миг.

Так не только на Земле. Можно уверенно говорить, что все звезды, планеты, межзвездный газ и пыль во Вселенной из вещества. Если бы где-то было антивещество хотя бы в виде разреженного газа, оттуда шло бы интенсивное жесткое излучение от аннигиляции его с веществом.

Объяснение барионной асимметрии надо начинать с соотношения масс протонов и электронов m(p) ÷ m(e) = 1836. Это тоже феномен: заряды частиц равны, а массы вон как различны. На этой асимметрии держится вещества: ясно, что при равных, или хотя бы близких массах нуклонов и электронов атомы просто не существовали бы.

Это смещение масс из-за противоположности знаков зарядов задано знаком вселенской флюктуации. Ибо – по Максвеллу – она тоже заряд. Сейчас она +Δ, избыток. По мере ее опадания массы протонов будут уменьшаться, массы электронов расти. При Δ = 0 m(p) и m(e) сравняются – естественно, атомов к тому времени не останется.

А когда вселенская флюктуация по закону волнения перейдет в – Δ, частицы с отрицательными зарядами станут тяжелее положительных. Они станут нуклонами. При достаточном – Δ-смещении снова образуются атомы – но с отрицательно заряженными ядрами и позитронными оболочками – атомы антивещества. Тогда нынешнее вещество станет редкостью. А в следующую +/Δ-волну миропроявления опять все сменится».

«Распротакую мать! – мысленно повторил Бармалеич излюбленное выражение приятеля студенческих лет; он даже ослабел. Встал, ноги не держали, сел. – В нашей Метагалактике такая смена произойдет через миллиарды лет и покуда неактуальна. Но в МВ шторм-циклы-то следуют каждые пять сотых секунды… так это там вещество и антивещество сменяются каждые пять соток! Как же это я?.. Как это мы?!»

Вот теперь все, что рассеянно и сбивчиво перебирал в памяти, выстроилось в отчетливую картину надвигающегося всепоглощающего Контакта Вселенных: