Любопытно было, что баржа слегка покачивалась – вне воды, в воздухе, на НПВ-барьере, будто на воде, на медленной пологой волне.

– Блуждающие токи в почве, – предположил Виктор Федорыч.

– Атмосферное электричество, – покачал головой Панкратов. – Мы засосали столько воздуха, что и оно непременно есть.

– Этак нам еще и компас понадобится для путешествия… по своему хоздвору.

– И не только.

Они не были особенно близки между собой, Виктор Федорыч и Михаил Аркадьевич. Даже в совместной работе над Ловушками преобладало соперничество: один придумает одно, другой расстарается – и переплюнет. Деятельность по НПВ-перемещениям-перераспределениям тоже как-то не очень объединяла; наверное, из-за блатного привкуса. Невелика радость творческим интеллигентным людям сблизиться в таком. (В подобных акциях – на том же путепроводном мосту на Катагани-товарной, да и в иных местах – они, даже зная, что никто заведомо не услышит, переходили почему-то на шепот.)

Сейчас было иначе. Не НПВ-урки, не сообщники – путешественники в новый – создаваемый! – мир. И риск другой, и интерес другой. НПВ-флибустьеры и авантюристы, колумбы и магелланы. Буров даже запел песню:

Миша песни не знал, с удовольствием слушал. Басок Виктора Федорыча звучал приятно, звучал в местах первозданных, где еще никто не пел.

(Вот он какой, Буров-то: пылкий романтик. А Бармалеич о нем: толстоко-о-ож. Как носоро-о-ог! Обидно.)

В первый глубокий рейс, отвязавшись от причала, ринулись без компаса в

Теперь внизу были свет и быстрота,

вверху – медленность и сумрак.

С этого уровня, с Внешкольца, за ними следили Климов и Мендельзон. Но разница темпов была такая, что они едва не прозевали весь момент путешествия; увидели внизу лишь ярко-голубую риску без подробностей.

Спутниковые объективы полковника Волкова риску-баржу увеличили в продолговатое расплывчатое пятнышко.

Все наблюдение при К5 длилось секунды. Записать на видео ничего не успели.

…Баржа, что мелькнула там риской, мчала Бурова и Панкратова два часа вглубь тьмы, затем полтора обратно. Бесшумно – и слишком быстро. Скорость ощутили по сильному встречному ветру.

– Как в самолете, – сказал главный инженер.

– Придется делать обтекатели, – добавил Панкратов.

– Поворачиваем!

Это говорили, укрывшись от холодного шквального ветра в будке баржевого матроса, ныне пультовой. Всматривались во тьму слезящимися глазами; ясно было, что ничего не увидят, но все равно. Покрутили рукоятки потенциометров – развернули. Теперь впереди чутошной красной точкой светил прожектор с НПВ-причала, его стотысячесвечовый бело-голубой луч. Четыре часа, которые они провели в этот заход на НПВ-барже «Бригантина» (назвали так – и на реку ее, конечно, не вернут), внешне были ничто, секунды.

…Как сразу все стало по-другому в институте, когда взялись и втянулись в сей проект. В нем были крутые задачи, требовавшие блистательных решений, во все можно было вложить интересную, квалифицированную и мастерскую, радостную, как любовь, работу. Душу, собственно. Во всем было познание мира через нее и через мысль. В этом был и неслышный шум Вселенной; даже сразу двух. Прежние применения Ловушек казались просто болотными, навозными.

(Но и от них воротить нос не стоило: сначала ведь обеспечились под завязку, досыта. Накрали. На навозе все хорошо растет – если его в меру.)

Во всем есть шум Вселенной; не всегда и не всем он слышен, еще реже – понят.

Начиная с утра 7 октября им нужно было мотаться по К-полигону резво: то, что снаружи занимало полтора гектара, 120 на 125 метров, внутри распространялось на 970 километров с севера на юг и 1040 – с запада на восток. Размеры и дистанции как раз утонувшей некогда Атлантиды.

Но от нее их отделяло много дней и еще больше проблем.

Пульт управления стадионом-полигоном сам был размером со стадион: то же Внешкольцо; да уровнем выше у стены башни собрали Капитанский мостик – с экранами, компьютерами, системами управления и связи… с тем, с чем можно связаться. С К-полигоном связь оказалась невозможной, в этом убедились: слишком чудовищна разница в темпе времени.

Внешкольцо – сегмент на сто двадцать градусов, на высоте седьмого этажа в северной стороне башни – еще доработали, и выглядело оно внушительно.

Металлическая внешняя дуга-рельс его на опорных мачтах нависала над оградой зоны. Внутренняя такая же дуга влита в бетон башни. Между дугами радиусы-штанги с отсеками наблюдения. Это сложные устройства. Там и изоляторы, и спускаемые кабины К8640, и синхронизаторы Бурова.

Отсеки с высокой точностью движутся от внешней дуги к внутренней. Сами же радиусы, восточный и западный, по дуге столь же точно гуляют влево и вправо. На внешней дуге Внешкольца пространство имело К4, на внутренней – К5. Из-за этого вся система кажется ниспадающей – хотя на самом деле плоска, строго горизонтальна.

Такого «пульта» не имели никакие устройства в мире, даже космодромы. Геометрически он был соразмерен с будущей Атлантидой, К-Материком. Внизу – километры, по штангам Внешкольца это сантиметры – точно по вертикали.

Но в сей день решили самую важную задачу. Библейскую: да будет свет! И стал свет над полигоном. Его дали солнца из МВ.

Для них западнее Внешкольца по крутому боку осевой башни монтировали, ввинчивали, выстраивали держатели, и шли по ним с самого верха, от крыши и далее, электроды: овалы и лепестки – МВ-солнцепровод Бурова.

Многие дни и ночи работы, К100-дни и К100-ночи, – и вот от башенной «иглы» низверглись к Внешкольцу, прошли сквозь него к полигону многометровые алюминиевые круги на ввинченных в стену башни штангах. По обе стороны их ниспадали гирлянды фарфоровых высоковольтных изоляторов. Шипел и озонировал воздух тлеющий разряд. Между электродами набирало грозовую мощь электрическое поле в миллионы вольт.

Внутри же кругов был МВ-канал, спрессованное микроквантовое пространство; оно связывало глубины Шара с полигоном. Внешне – метры, в середке – сотни километров.

…Хоть Буров всегда Буров (как говорится, человеку дано), но его устройство все-таки не было солнцепроводом; название оказалось неудачным, как и слово «Ловушки». Оно не проводило солнца из Меняющейся Вселенной, лишь передавало их изображения (и свет, и тепло). Собрали всего лишь систему пространственных линз с импульсной синхронизацией.

У Юрия Акимовича, который как архитектор участвовал в проектировании всего, вообще, впечатление – по размаху делаемого – было таково, будто сооружали и оборудовали некий стадион для крупных, может быть международных, матчей. И с такой спецификой, чтобы наблюдать сверху, а не с амфитеатра трибун.

По внешним масштабам все и вписывалось в такой стадион. Даже не в Шаргород его зарубленный, мельче. Ничего вселенского. И на живую нитку.

Соответственно, и солнцепровод – ну, освещение, вроде прожекторных мачт. Только «прожекторами» были солнца из иной вселенной. Каждое не хуже нашего.

В этот день намотались: то на НПВ-барже на полигон – поглядеть на МВ-солнышко. То в зону и на Внешкольцо. Потому что дать знать о ситуации внизу при К8640 – ни по радио, ни звуками, ни так как-то просемафорить – не удавалось: полная немота, размытость и неразличимость даже в полуметровые спутниковые объективы. А еще недавно на этом месте все было видно и слышно – хоть сверху вниз, хоть снизу вверх; с искажениями звуков, оттенков цвета – но все-таки общались.