Но виконт де Бугай, колыша животом, мчал по аллее. Такса устремилась за ним. Журналы остались на скамье.

Если бы Самсон Самсоныч уходил медленно и достойно, не произошло бы его вминание в НПВ-барьер, который Климов не успел убрать (будем считать так). Посему он там, в парке, остался без штанов, куртки и очков в пластмассовой оправе. На голове его, и без того идеально лысой, впрочем, ничего не изменилось. О бесновавшейся, кидавшейся в визгливой истерике из стороны в сторону таксе и говорить нечего: она целиком лишилась шерсти.

Странно небо с неподвижными звездами

над застывшими скалами.

Странно солнце – каждый день одинаковое…

Наверное, сей эпизод подогрел Евдокима Афанасьича и на дальнейшее.

…Эти Ловушки называли кто «зенитными установками», даже «зенитками», поскольку двигательная основа их – повортная площадка с быстрым подъемом или опусканием ствола вращением рукояток на нужный угол – такой и была (обеспечил военпред Волков); кто «максутиками» – по основной части. Постепенно укрепилось более грамотное название Ловушка-монстр, сокращенно ЛОМ – и далее число: ЛОМ-1000, ЛОМ-20000; оно указывало, во сколько раз спрессовано в ней пространство и время. Известное нам К.

С такими устройствами в НИИ не развернешься: в башне, даже в зоне мешал Шар, а около, на пустыре, было слишком заметно. Расчистили на низких скалах около Овечьего ущелья площадку (также НПВ-способом, плоскими лучами «фрезерных» Ловушек), расставили их по углам, обратив белыми стволами на четыре стороны света. Вначале ЛОМов было четыре.

Наклоненная на восток, в сторону краевого центра, белая трехметровая труба называлась ЛОМ-1200.

…И Климов устремил через облако, плывшее со стороны города, ее НПВ-луч на окраину Катагани. Увидел сначала поселок Ширму, за ним пустырь с высоковольтными мачтами, свой институт, Шар, башню – «клизьму с наконечником». Все в раскраске и по очертаниям искажено, но узнать можно. Будто летел на планере над иной планетой. Далее вышел в центр, к тому же парку Тактакишвили, но в культурную его часть, к набережной, административным зданиям…

И так добрался до университета на Большой Владимирской, затем до сада университетской – своей! – обсерватории.

И вот перед глазами Евдокима Афанасьевича – точнее, перед правым глазом, приникшим к видоискателю Ловушки, – его павильон. Пусть из-за спектрального смещения в НПВ-оболочке не серый, а сизый, и кирпичи ступенек не красные, а сине-зеленые, с радужной окантовкой, но все равно его павильон, в котором Евдоким Афанасьич провел лучшие ночи своей жизни. Особенно те, в которые наблюдал дрейф фантома М31, ныне туманности Кассиопеи.

«И вот он там, мой прибор, а я здесь. И они меня… Так какого черта?!.. Это не будет кражей. Это мой телескоп, моее не бывает: на нем я открыл удивительное явление, такое никто и представить не мог. И не поверили. А мне его не хватает. Работать на „максутике“, который из приборов наблюдения космоса так легко превратить в Ловушку… не то. Да еще ширпотреб, „школьные“. Мне, классному астрофизику, работать на „школьных“! А тот мой – рефрактор, Ловушку из него не сделают. А?..»

На сей раз не было дрожи отвращения в спине.

Это был далеко не первый опыт НПВ-перемещения через облако, изломленным отражением от него пространственным лучом-языком с высоким К. Но важна была ювелирность. Одно дело наблюдать, созерцать, искать, выпростав в атмосферу незримый ствол подзорной НПВ-трубы (которая только и давала себя знать негромким, похожим на далекий гром, рокотанием при выпрастывании да искажением вида того, что за ней), затем просто схватить НПВ-жалом и унести, не заботясь о целости и сохранности изъятого (потом разберутся на площадке возле ущелья). И совсем иное взять НПВ-трубой на дистанции в десятки километров точнейший астрономический прибор и в нем ничего не повредить; иначе не было смысла и брать. Климов провел в коттедже у ручья несколько часов за расчетами.

За эти часы после ясного утра, как часто бывает, небо покрылось белыми подушками облаков – высоких, кучевых, очень удобных благодаря хорошему отрицательному заряду своих днищ. Выбрав подходящее по направлению и дистанции облако, Дуся развернул к нему свой ЛОМ-1200, подрегулировал – снова заглянул в сад своей обсерватории. В нем было пусто. Павильоны освещало солнце.

Но отвлечемся. В детективах так положено.

…Здесь нелишне отметить, что главное, с чем возились и что тщательно отработали в Ловушках, – это была автоматика мгновенного выброса НПВ-жала. И столь же мгновенного втягивания. Внешняя оболочка – для наблюдений – имела К2-3 и выпрастывалась почти бесшумно, с легким рокотанием. Но внутренний концентрат НПВ, распространяясь, давал эффект перекачки воздуха силы взрыва (их и слышали в ночь после Шаротряса как «явления последействия»). Единственным выходом было выбрасывать НПВ-язык со сверхзвуковой скоростью; и настолько сверх, чтоб воздух окрест шевельнуться не успел и не зазвучал. Тогда получалось идеально быстро и идеально тихо. «Будто молонья сверкнула…» – как выразился тот рассказчик. Молния сверкнула, а грома нет. И предметов нет.

Так лягушка завтракает. Сидит на кочке, высматривает выпученными глазками жучков и мошек вблизи. Высмотрела – мгновенный выброс длинного тонкого языка с липким кончиком: ам!.. Никто ничего не увидел, не понял – и меньше всех бедная комаха – и снова ничего нет: ни языка, ни мошки. Лягва снова сидит, пучит глазки.

Автор налегает на техническую сторону НПВ-дел, в частности Ловушек, не только по своему неравнодушию к инженерии, но и вот почему… Далее будет довольно строго показано (в докладе Любарского о рентген-источниках, см. главу 21), что неоднородное пространство-время реально существует в природе и во Вселенной. Наличествует, есть; это не фантастика. А коли так, то недалек день, когда его откроют, найдут – эта тема перейдет из фантастики в науку и технику. Начнется применение НПВ. Так почему не развить заранее эту сторону. Не подсказать кое-что будущим изобретателям – если не систем ГиМ (для которых все-таки нужна своя Вселенная, а ее обещать нельзя), то уж наверняка Ловушек. Только пусть назовут их по-другому, удачнее; здесь действительно слишком уж в духе времени.

(А вообще, если совсем откровенно, автор уверен, что из всех высказанных им за полвека работы фантастических, научно-фантастических и научных идей эта, о неоднородности пространства-времени, выражаемой через величины кванта действия, наиболее верна. Вселенский, можно сказать, верняк. НПВ есть – и вероятно, не только в космических далях, но и под носом. Добыть НПВ и овладеть им можно способами, близкими к описанным в этих романах. И могущество от овладения будет именно таково; наверняка больше, чем от электричества.

…И вот в силу того, что науки, как мухи зеркало, засидели, засрали серяки, которые никого вперед себя не пропустят, костьми лягут, изволь на эту тему писать беллетристику. Где непременно надо ввертывать, как отрицательных поймают, а положительные поженятся. Да и то еще вопрос, возьмут ли сие при такой насыщенности наукой, без трах-бахов и холодящих кровь злодейств издатели. Ну, не возьмут, пущу в Интернет.

До думающих дойдет, а прочие – пусть живут на плоской Земле.)

Глядя в видоискатель и привычно манипулируя рукоятками, Климов настроил обволакивающий луч на наибольшую резкость; павильон на самом перекрестии, виден каждый кирпичик, заклепки на круглой крыше; а вокруг размыто. Это было главное в его расчете: чтобы ЛОМ выделил цель, как жабий глаз мошку.

Нажал кнопку, сработала автоматика…

И ему даже жаль стало, что все произошло так сверхбыстро: павильон сверкнул бело-голубой искоркой и исчез. Вместе с кирпичным фундаментом, судя по оставшейся в саду яме. И хорошо, что мгновенно, иначе удар перекачки разнес бы в саду остальные павильоны, обрушил деревья и здание обсерватории.