Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

3

В конце 1810 г. (уже когда Каннинг вышел в отставку вместе со всем кабинетом Портленда) случилось то, чего с одинаковой уверенностью и с давних пор, уже 21 год, ожидали и психиатры, и политические деятели и в Англии, и Европе: король Георг III окончательно и бесповоротно сошел с ума. Сместить его оказалось делом уже потому несвоевременным, что оно было сопряжено с чрезвычайными трудностями, оно оказывалось слишком громоздким для всей конституционной машины; да и в правах парламента сделать это в данном случае далеко не все были уверены. Георг III остался при своем титуле, а регентом был назначен сын его (впоследствии Георг IV). Ни регент, развратный, буйный, почти постоянно пьяный кутила, ни новый премьер (сменивший Портленда), Персиваль, не были на высоте своего положения в эти действительно слишком уж трудные для Англии годы борьбы один на один с Наполеоном; в этом отношении после смерти Вильяма Питта все английские премьеры походили друг на друга. Кабинеты переменялись, уходил враждебный Каннингу Персиваль, приходил дружественный ему лорд Ливерпуль, но Каннинг уже более апатично стал относиться к делу оппозиции и к комбинациям, сулившим ему власть: все внимание его было устремлено на Европу, где решалась в эти годы мировая драма. Началась и прошла русская кампания, стали фактами пожар Москвы, отступление Наполеона, общая война с ним угнетенной Европы, падение Французской империи… Еще когда гибель Наполеона не была решена, и это чрезвычайно характерно, Каннинг уже начал зорко и подозрительно следить за теми «освобождающимися», которые пока еще (в 1813 г.) невзначай, урывками стали проявлять чрезвычайно своеобразное понимание «свободы», не сходившей у них с языка; «стыдом, сожалением и негодованием, — воскликнул Каннинг, — наполнил мою душу трактат, присоединяющий Норвегию к Швеции» (вопреки желаниям норвежцев). Кратковременное пребывание его в качестве посланника в Лиссабоне позволило ему ближе ознакомиться со всеми подробностями континентальных дел и отношений. Именно тогда и начало зарождаться у Каннинга столь характерное в нем отвращение к лицемерно-ханжескому обличию, которое европейские люди власти считали нужным придавать самым недвусмысленным, жестоким и эгоистическим своим действиям.

1815 год, белый террор во Франции, Священный союз, выступление на историческую сцену Меттерниха — все это подтвердило и усилило начавшуюся и быстро нараставшую в Каннинге антипатию к людям, разделившим наполеоновское наследство. Лорд Кестльри стоял вместе с лордом Ливерпулем в эти первые годы после наполеоновской эры во главе управления Англией, и Каннинг в делах участия активного и непосредственного, за вычетом одного довольно краткого момента, не принимал. Кестльри иногда высказывал европейским кабинетам свое сдержанное и деликатное порицание по поводу слишком уже ярких и бесцеремонных подвигов общеевропейской реакционной круговой поруки, но Меттерних был вполне прав, считая, например, императора Александра I опасным для себя человеком, а министра конституционной державы — лицом вполне безвредным: Александр (до Веронского конгресса) все же иногда останавливал австрийского временщика, а Кестльри всегда в конечном счете оказывался в полном согласии с усмирителями, а не с усмиряемыми, хотя бы вполне ясно видел, что интересы английской политики (не говоря уже об интересах справедливости) повелевают внимательнее и беспристрастнее отнестись к делу. Принц-регент следовал во всем желаниям и советам Кестльри, парламент был занят уже начавшейся борьбой из-за избирательной реформы, и все правящие круги Англии казались поглощенными давно уже небывалым в королевстве явлением: уличными демонстрациями в пользу реформы и враждебными выходками народа по адресу правительственных лиц. Внешняя политика оставалась всецело в руках Кестльри, и именно потому Меттерних во всех своих планах мог смело снимать Англию со счетов, будучи твердо уверен, что английский министр всегда окажется на его стороне. А между тем Кестльри не мог не видеть, что Меттерних, пропагандируя идею вмешательства великих держав во внутренние дела «бунтующих народов», стремится к полной гегемонии Австрии в европейских делах и что в слишком многом интересы Англии требуют протеста. Но Кестльри только метался со своими нотами, обращаясь по очереди ко всем дворам и нигде ничего не достигая. Он и подавлению революции сочувствовал, и усиления Австрии и Франции боялся, но первое чувство всегда перевешивало. Джордж Каннинг во внутренней политике был противником парламентской реформы и вообще пока не уклонялся в общем от принципов торизма, но что касается политики внешней, то он лучше и яснее других видел ошибки и бестактности Кестльри.

В 1820 г. умер помешанный король, принц-регент взошел на престол, и на Кестльри посыпались всевозможные злоключения. Ему и так трудно приходилось, ибо волнения по поводу парламентской реформы росли, Меттерних на конгрессе в Троппау и Лайбахе совсем устранил Англию от участия в европейских делах, Испания, Пьемонт, Неаполь ускользали от могущественного в былые годы английского влияния, и главное Кестльри совершенно терялся в соображениях, какой линии ему теперь держаться? Идти окончательно на буксире у Меттерниха — позорно и слишком невыгодно, оказаться хоть в чем-нибудь на стороне «революционеров» (каких, где — все равно) — это было уж для него таким ужасом, с которым никак министр не решался примириться. Мучительное состояние духа его осложнилось еще скандалом, который новому королю заблагорассудилось устроить, начав нелепый бракоразводный процесс против жены. Королеву Каролину, о которой довольно справедливо говорили, что она в своей жизни сделала лишь один ложный шаг, именно выйдя замуж за своего супруга, Георг IV обвинил в измене.

Курьезная сторона происшествия заключалась в том, что короля все знали как человека, преданного распутству и грогу, а королеву считали чистой и безупречной женщиной, и общественное мнение сразу же стало называть все обвинения облыжными. Так оно и оказалось, и лорд Брум (тогда еще не получивший пэрства), который защищал Каролину, доказал с блестящим успехом, что свидетели, выставленные Георгом против королевы, суть проходимцы и лжецы. Не только король, но и весь кабинет Кестльри и Ливерпуля понесли при этом скандале чувствительное моральное поражение. Почти тотчас после скандала с королевским процессом Кестльри убедился, что существует темная интрига, имеющая целью путем шантажа выманить у него значительную сумму денег и грозящая в противном случае какими-то весьма неприятными разоблачениями. Терзаемый всеми этими бедами, решительно не знающий, как выйти из тупого закоулка, куда его завела судьба, Кестльри к полной своей ярости получил известие о предположениях и предначертаниях Меттерниха и его товарищей по Веронскому конгрессу: готовился усмирительный поход французов в Испанию, что прямо шло вразрез с интересами Англии на Пиренейском полуострове. Он хотел лично отправиться на Веронский конгресс и воспрепятствовать меттерниховским планам, но тут вдруг его домашние стали замечать за ним странное беспокойство, боязнь тайных врагов, болезненную мнительность… 12 августа 1822 г. лорд Кестльри зарезался перочинным ножом.

4

Одно лицо, весьма близкое к Георгу IV, рассказывало Булверу-Литтону некоторые подробности о том, что последовало за самоубийством Кестльри. Нужно предварительно сказать, что лорд Ливерпуль, который должен был заменить кем-нибудь Кестльри, почел необходимым пригласить Каннинга на пост министра иностранных дел. Но королю и заикаться нельзя было о Каннинге, которого он не терпел за поведение его при процессе королевы Каролины, когда Каннинг, несмотря на свой торизм, ни единого слова не произнес в пользу короля и даже отчасти из-за этого процесса ушел из кабинета. Георг IV очень хорошо знал, какого мнения держится Каннинг о моральных качествах его величества; герой нашего очерка был человеком чрезвычайно остроумным и суждения своего обыкновенно ни перед кем не скрывал, изъяснялся же в иных обстоятельствах довольно ядовито. Король Георг, который вероятно по случаю самоубийства Кестльри, страшно его поразившего, находился в совершенно трезвом виде, к полному неудовольствию своему, должен был принять герцога Веллингтона, которого отрядил к королю лорд Ливерпуль, и выслушать от него просьбу о Каннинге. «Боже мой! — воскликнул король [3],— Артур, не предлагайте же вы мне этого господина на пост секретаря по иностранным делам (министра иностранных дел—Е. Т.). Я сказал и уверяю вас честью джентльмена, что он никогда уже не будет моим министром. Слышите, Артур: моей честью джентльмена! Я уверен, вы согласитесь со мной: не могу же я сделать то, чего обещал не делать моею честью джентльмена». — «Извините, государь, я с вами не соглашусь: вы — не джентльмен». Король остолбенел. «Ваше величество, говорю я, — не джентльмен, но государь Англии, и вы несете обязанности по отношению к вашему народу, которые гораздо выше обязанностей по отношению к себе самому. Обязанности же эти повелевают, чтобы теперь, в это время, вы воспользовались талантами Каннинга…» «Хорошо, — сказал король, испуская долгий вздох, — если я должен, так должен…»

вернуться

3

Bulwer-Lytton. Canning, the brilliant man, стр. 246–247.

87
{"b":"241097","o":1}