Судя по документам, рабочие Севрской мануфактуры еще до окончательного падения монархии проявляли гораздо яснее свое сочувствие революции, нежели рабочие других королевских мануфактур. В этом отношении для нас не столько любопытен, например, тот факт, что именно севрские рабочие сделали в мае 1792 г. ошибочное донесение властям, приняв доставленную для сожжения груду экземпляров одного памфлета против Марии-Антуанетты за важные бумаги, уличающие двор в измене [185], сколько другие, более характерные признаки.

Из рабочих всех национальных мануфактур только севрские рабочие уже в 1790 г. проявляли ясно выраженное желание не оставаться вдали от политической жизни. Необычайно редким исключением из всей массы петиций, поданных рабочими национальных мануфактур в рассматриваемое нами десятилетие, является петиция, с которой севрские рабочие обратились в 1790 г. в Учредительное собрание: они просят тут не об улучшении своего материального быта, но о том, чтобы им предоставили права активных граждан — право голоса на выборах. Они доказывают, что имеют на это право, ибо уже не пользуются никакими привилегиями по части налогового обложения; они указывают на несение ими службы в местной национальной гвардии, на патриотические приношения (dons patriotiques) и полагают, что эти доказательства патриотизма сделают их активными гражданами и юридически, и фактически (et de droit et de fait). Поэтому они просят собрание отменить отрицательное решение по их делу, постановленное местным муниципалитетом [186]. Вообще за все время революции севрские рабочие проявляли больше политической активности, чем рабочие других национальных мануфактур. Из документов 1789–1792 гг. ясно, что беспорядков среди севрских рабочих боялись гораздо больше, чем среди рабочих других королевских мануфактур. После падения монархии, уже в 1792 г., и даже без особой борьбы рабочим удалось в известной мере произвести очистку мануфактуры от подозрительных (в контрреволюционном смысле) элементов. Один неизвестный автор доклада жалуется прямо на то, что революционный кризис сильно отразился на мануфактуре [187], что прогнаны некоторые лица со своих мест, что их заменили люди, у которых есть патриотизм, но нет талантов и специальных качеств и т. д. Вообще уже при жирондистском министерстве конца 1792 г. севрские рабочие держали себя так, как рабочие большинства других заведений стали себя держать только в 1793 г. Тотчас после 10 августа 1792 г. domaines et bâtiments de la liste civile были поручены Clavière’y, министру des Contributions publiques [188], a вскоре после этого — министру внутренних дел Ролану. Устройство дел на Севрской мануфактуре Клавьер отдал в руки Haudry, которого утвердил в этой должности и Ролан, так как вскоре мануфактуры попали в ведомство внутренних дел [189]. Именно по инициативе самих рабочих произошла решительная перемена в непосредственном управлении фабрикой. «В эту эпоху, — повествует инспектор мануфактуры Hettlinger [190], — некоторые рабочие мануфактуры, люди духа неспокойного и которые желали бы вмешаться в управление, шумно созвали своих товарищей, предложили изменения и реформы, некоторые заставили других выбрать себя комиссарами». Так как инспектор мануфактуры Hettlinger был как раз в отлучке, то они обвинили его в том, что он эмигрировал, и наложили печати на все бумаги. Hettlinger тотчас же приехал, но совладать с движением, конечно, не мог: как постоянный директор мануфактуры Régnier, так и назначенный специально с миссией устроить ее дела Haudry должны были подчиниться рабочим. Рабочие потребовали удаления некоторых служащих, увеличения жалованья, и противодействовать никто не решился. Правда, Hettlinger прибавляет, что «почтенные (estimables) рабочие в молчании не одобряют» действий своих товарищей, но это не имело, конечно, никакого практического результата. Haudry легализовал участие рабочих в управлении мануфактурой: в каждой из шести мастерских должен был образоваться выборный совет из рабочих, которые во главе с начальником мастерской еженедельно давали бы дирекции сведения о положении дел, передавали бы жалобы и просьбы рабочих и содействовали бы «порядку и успеху» мануфактуры.

Haudry требовал, чтобы на рабочих смотрели как на душу мануфактуры и чтобы администрация с ними советовалась [191]. Вообще его воззрения более подходили уже ко времени господства монтаньяров, нежели к эпохе министерства Ролана, и даже еще в первые месяцы 1793 г. раздаются жалобы на «своеволие» рабочих. Директор Régnier, по-видимому, плохо мирился с новым духом, которым повеяло уже после падения Ролана. В середине 1793 г. он в видах экономии прекратил выдачу работы на дом некоторым женам и дочерям рабочих. Мы видели, что в 1790 г. граф d’Angiviller был очень доволен проведением подобной же меры, особенно тем, что она не вызвала волнений. Но теперь «якобинский» министр Garat сделал директору выговор, заявив, что обстоятельства повелевают «поддерживать не столько работу, сколько работника» [192], и приказал дать работу десяти уволенным женщинам, определив семи от 30 до 36 ливров в месяц, а трем 18–30 ливров. Лица прежней администрации, удержавшиеся на фабрике, не раз сваливают все происходящее на вожаков, «зложелательных» [193] и т. д. Это показывает, что известная организованность в действиях рабочих ясно давала себя чувствовать. «Маленькое количество рабочих этого заведения, которые соединились (qui se sont coalisés), главенствуют над другими и предлагают себя в управители мануфактуры», — жалуется инспектор [194]. Ясно, что энергия и стремление к организации были на стороне именно рабочих революционного настроения и образа мыслей. Рабочие же Севрской мануфактуры играли серьезную роль в местном севрском революционном комитете; некоторые документы даже прямо говорят, что именно рабочие составляли там большинство [195]. Осенью 1793 г. инспектору мануфактуры Hettlinger, уже и раньше подвергавшемуся подозрениям, было отказано в выдаче certificat du civisme, что и повлекло за собой его арест. Вот как он впоследствии объяснял это [196]: «Некоторые рабочие этой национальной мануфактуры поклялись изгнать прежних управителей… Трое рабочих суть члены севрского муниципалитета, восемь других составляют две трети комитета надзора, так что мне пришлось иметь дело одновременно с судьями и (заинтересованной — Е. Т. ) стороной».

Вместе с ним были арестованы директор Régnier и двое других служащих (Salmon и Caton).

В сущности предъявленные к ним обвинения являлись весьма шаткими. Salmon обвинялся в том, что он высказался против сожжения знамен с белыми лилиями [197]. Директор Régnier обвинялся главным образом, во-первых, в том, что 5 октября 1789 г., когда парижане шли в Версаль, он сказал: «ah, la belle équipée, fermez vos croisée»; во-вторых, в том, что в этом же 1789 г., когда королевские швейцарцы были в здании мануфактуры, он заявил, что выдаст правосудию всякого, кто первый оскорбит королевских солдат [198]. Кроме того, его обвиняли в том, что он не позволял рабочим мануфактуры читать патриотические газеты «Orateur du peuple», «Père Duchêne» и т. д. Наконец, ставилась на вид и старая история с сожжением на мануфактуре по приказанию интенданта цивильного листа De la Porte’a — двух тюков с экземплярами памфлета против Марии-Антуанетты, выпущенного госпожей Ламотт. Хотя еще тогда же, когда эта история произошла, т. е. в мае 1792 г., было вполне установлено, что именно было сожжено, но теперь обвинители пытались опять повторять, что это были бумаги «австрийского комитета» [199]. Вообще же объяснялось, что Régnier арестован как подозрительный человек, не получивший certificat du civisme и осыпанный милостями двора. Даже то, что он не принимал на службу рабочих, побывавших волонтерами в армии, указывало, по мнению обвинителей, на «аристократизм» его воззрений [200], хотя, как мы видели, высшая администрация в видах экономии решительно противилась замещению раз освободившихся вакансий. Наконец, инспектор Hettlinger, швейцарец родом, оказался подозрительным главным образом оттого, что ему (без объяснения причин) не выдавали еще раньше certificat du civisme, что он был «la créature d’Angiviller» и что 29 марта 1791 г. «принуждал рабочих подписать удостоверение, что d’Angiviller — честный человек, угрожая им гневом тирана» [201].