Все это было в достаточной мере невинно и ни для кого не опасно; однако для подозрительных и нервно настроенных правительственных лиц вартбургский праздник представился грозной революционной манифестацией. Меттерних пришел в сильнейшее негодование и беспокойство, так же как баварский и прусский короли. Несмотря на явно враждебное отношение властей (а быть может, именно поэтому), тон студенческого движения становился все резче и решительнее. Литературная полемика представителей либерального течения против Коцебу, осмеивавшего конституционные и национально-объединительные идеалы студенчества, не могла не возбудить еще больше страстности в студенческих кругах. Был образован общегерманский студенческий союз, «принципы» которого были одобрены и приняты представителями 14 университетов. В этих «принципах» между прочим высказывалась хвала великому герцогу веймарскому за введение в Веймаре представительства, предъявлялось требование конституции к другим немецким правительствам, указывалось на чрезмерно высокие налоги, существующие в германских государствах, заявлялось желание видеть всех немцев совершенно равными перед лицом закона, — «как это обстоит уже давно в Англии и действительно высказано во Франции в хартии Людовика XVIII». В общем эти принципы были чрезвычайно умеренно и сдержанно редактированы, но для Меттерниха и его друзей всякий нежандармский образ мыслей уже казался крамольным, и на общестуденческий союз было обращено полное полицейское внимание. Иена с ее старым и знаменитым университетом стала средоточием общегерманского студенческого движения, особенно с тех пор, как сюда переселился из Гиссена и начал читать лекции профессор Фоллен.

По мере обострения полицейских преследований Фоллен и группировавшиеся около него студенты все больше и больше стали заниматься анализом вопроса о том, позволительны ли или непозволительны в политике всякие средства для достижения намеченной цели, и тому подобными острыми проблемами. Революционно-демократическая черта движения начинала все заметнее преобладать над чисто национальными стремлениями. Учение Фоллена было учением республиканским по преимуществу; это был фанатически настроенный враг всякого деспотизма и для борьбы против последнего признавал хорошими всякие средства. Студенты Вит фон Дерринг, Карл Занд и некоторые их товарищи составляли самый близкий к Фоллену кружок, но и в массе иенского студенчества радикальные взгляды последнего все больше и больше вытесняли недавние сравнительно умеренные воззрения. Возмущалось студенчество особенно тем, что иностранцы вмешиваются в дела германского университетского быта. Валах Стурдза составил для императора Александра I мемуар, касающийся неблагонамеренности университетов в Германии, и мемуар этот возымел известное действие в официальных германских сферах. Этот Стурдза привлекал ироническое внимание и русских оппозиционно настроенных кругов своим ханжеством и верноподданностью; известно четверостишие Пушкина:

Он-то и представил докладную записку, затрагивающую университетский вопрос в Германии. В мемуаре Стурдзы рекомендовались отнятие всех университетских старинных вольностей и низведение студентов на уровень строго опекаемых гимназистов. Одна копия этого тайного доклада попала в Париж и была там обнародована. Бешеная ярость охватила и без того раздраженное студенчество Германии. Студенты командировали двух из своей среды вызвать на дуэль Стурдзу, который от дуэли отказался и быстро исчез из Германии; тогда гнев обратился на Коцебу, заявившего сочувственно, что идеи Стурдзы разделяет и сам император Александр. И действительно, император Александр раздавал сам экземпляры этого произведения Стурдзы членам Аахенского конгресса.

Коцебу, о котором было известно, что он в переписке с русским правительством, получил столько угроз и неприятностей, что переселился в Мангейм из Иены. Ненависть к нему, давно уже существовавшая, разгорелась ярким пламенем. Впрочем, помимо Стурдзы, Коцебу и других отдельных лиц, боровшихся против нового духа в университетах, вся меттерниховская система явно торжествовала на всех позициях, по всей линии общественной жизни и вносила все больше и больше злобы и отчаяния.

23 марта 1819 г. в квартиру Коцебу явился молодой человек, который, пожелав увидеть хозяина дома, начал разговор с ним и, вдруг выхватив кинжал, вонзил его в горло своему собеседнику. Коцебу был убит на месте. Когда маленький сын Коцебу бросился к трупу отца, молодой человек ударил себя самого кинжалом, но был схвачен раньше, чем успел другим ударом с собой покончить. Это был Карл Занд, один из ближайших учеников Фоллена, студент Иенского университета.

Около трупа Коцебу был найден клочок бумаги, написанный Зандом, где заявлялось между прочим, что Коцебу — «губитель и изменник народа» и что нет более благородного дела, как покончить с ним! Раненый Занд был отвезен в тюрьму. На следствии он вел себя необычайно спокойно и решительно и никакой нити следователям не дал. Поступок свой он непоколебимо до последней минуты считал полезным для Германии и блага немецкого народа.

Известие о смерти Коцебу, по единодушному свидетельству историков того времени, было принято университетской молодежью с бурным восторгом; Занда восхваляли как героя; «даже зрелые мужи, — говорит Трейчке в своей известной «Германской истории», — сравнивали убийцу с Теллем, Брутом, Сцеволой». Даже умеренные слои общества с почти благоговейными похвалами отзывались о Карле Занде. 20 мая 1820 г., после долгого следствия и долгих мучении от раны, Карл Занд был казнен. Пример его нашел подражателей, и вскоре после него студент Ленинг произвел покушение на висбаденского сановника Ибелля, после чего покушавшийся покончил в тюрьме с собой, проглотив для этой цели несколько осколков стекла.

Правящие круги ужаснулись не только этих фактов, не только фанатизма, доведенного до жажды мученичества, но особенно того бесспорного сочувствия, которое проявлялось в широких кругах общества к Занду и Ленингу. Не один только Пушкин воспел Карла Занда в своем «Кинжале», в известной строфе, которую новейший историк декабристов П. Е. Щеголев называет «увлекательной и дразнящей».

В Германии нашлись и поэты, и ораторы, совершенно недвусмысленно восторгавшиеся его поступком. Меттерних решил против этого-то все усиливавшегося общественного настроения бороться нагромождением новых и новых стеснений, запретов и кар. Он сначала преувеличивал близость той «всеобщей революции», первые зарницы которой ему мерещились в студенческом движении; движение среди германской молодежи, дошедшее до кульминационного пункта в 1819 г., было первым порывом, за которым последовало сравнительно менее бурное время. За это время нарастали и поднимались новые силы в обществе, и было ясно, что следующий порыв будет еще бурнее, еще неудержимее и опаснее, что в ближайший острый политический момент студенты уже будут иметь за собой не только сочувствие, но и деятельную поддержку общества.

А Меттерних тогда, в эту эпоху 1820—1830-х годов, с той же отличавшей его полицейской близорукостью уже впал в противоположное преувеличение и понял этот данный ему историей перерыв как блестящую и едва ли не окончательную свою победу над «гидрой революции». Но его постигло горькое разочарование.

Полицейская реакция давила Пруссию, Австрию и все германские государства в течение 20-х, 30-х и 40-х годов, и ее главный вдохновитель Меттерних, наблюдая временный упадок духа и подавленность среди прогрессивных кругов общества, самодовольно заявлял при всяком удобном случае, что гидра революции сломана, и что безусые мальчишки, учащиеся в университетах, после безобразных своих выходок в 1816–1819 гг., очевидно, удостоверились в нелепости своих предприятий и перестанут смущать мир и спокойствие добрых граждан. Между тем в Германии и Австрии назревали такие общественные условия, при которых организованный и вдохновляемый Меттернихом произвол неизбежно должен был подвергнуться смертельной опасности. И любопытно, что гроза надвинулась на систему Меттерниха именно тогда, когда он почивал на лаврах, когда былые годы студенческих волнений представлялись австрийскому канцлеру далеким воспоминанием…