Чего хочет Роберт Пиль? Этот вопрос с самой нескрываемой тревогой задавало себе теперь ирландское общество. Что это явственная провокация, не сомневались даже многие из тех, для которых смысл запрещения митинга 6 дней тому назад не был вполне ясен. Но было ли так на самом деле? Роберт Пиль, конечно, никогда этого не говорил. Он вообще не охотник был говорить о политических делах вне стен парламента, а о мотивах своих поступков — даже и в стенах парламента. Товарищ его, старый герцог Веллингтон, оказался разговорчивее. «Pour la canaille il faut la mitraille», — с восторгом повторял он фразу одного папского нунция, сказанную однажды в Лиссабоне по поводу народного возмущения. «Pour la canaille il faut la mitraille» — говорил Веллингтон, встретившись на великосветском лондонском обеде в ту памятную для Ирландии недолю, которая началась воспрещением клонтэрфского митинга, а окончилась арестом предводителей национального движения. Герцог верил в исцелительные свойства картечи и стойко поддерживал это свое убеждение относительно ирландских дел. Ирландское общество не знало тогда его фразы, которую узнало спустя много десятилетий из мемуаров, но считало поступки Пиля красноречивее всяких слов. И именно потому было придавлено и ждало, что будет дальше.

Консервативная английская пресса ликовала и многократно выражала мысль, что виги за свое долгое владычество сильно испортили ирландский народ и внушили О’Коннелю смешные и превратные суждения о собственной силе. Пресса говорила, что суровые шаги давно нужно было предпринять, но «лучше поздно, чем никогда», и Пиля можно только поздравить с его решительным образом действий на пользу отечества, которому ирландские сепаратисты столь долго и безнаказанно грозили расчленением. С доверием взиралось при этом и на суд, которому предстоит высказаться по поводу вины О’Коннеля и его товарищей. Ирландское общество боялось, что это доверие будет оправдано и что, как обыкновенно бывало до тех пор во время политических ирландских процессов, списки присяжных заседателей будут старательно подобраны в известном духе. Митингов, конечно, не было, на улицах и площадях была тишина, в деревнях глухо, образованное общество ждало процесса, крестьяне боролись с острой зимней нуждой. В середине ноября обвиняемым вручили обвинительный акт с подробным обозначением всех их преступлений. Всех преступлений оказалось в общей сложности 43, причем 16 состояло в присутствии на митингах этого года, так называемых митингах-монстрах, 15 — в присутствии на обыкновенных митингах, 10 — в напечатании возмутительных статей, остальные — в аналогичных поступках (печатании отчетов о митингах и пр.). Обвинения эти были изумительны даже в глазах английских судебных властей в Ирландии (кроме принимавших участие в составлении акта). В присутствии на митингах следует обвинить чуть ли не все ирландское население, говорили критики, а в печатании отчетов — все газеты Соединенного королевства Великобритании и Ирландии, ибо даже консервативные органы в этом грешны.

Суд начался. 15 января 1844 г. огромная толпа запрудила улицы, ведущие от дома О’Коннеля к помещению дублинского суда. Зала судоговорения была переполнена так, что пройти было трудно. О’Коннеля и его товарищей встретили по пути изъявлениями привета и симпатии. Уже при начале разбирательства защитники обвиняемых указали на то, что списки присяжных составлены несогласно с законом, что из большого списка было вычеркнуто очень много имен и по большей части именно католиков, неизвестно на каком основании. Обвинитель в весьма продолжительной речи старался доказать, что присяжные заседатели имеют тут дело с широко разветвленным заговором, но фактов никаких в подтверждение этого мнения не приводил, а довольствовался цитатами из газет, из отчетов о речах и т. п. Защита совершенно отвергала обвинение и настаивала на полнейшей законности всех поступков и слов подсудимых. После двадцатипятидневного судоговорения все подсудимые были обвинены почти во всех взведенных на них преступлениях (относительно каждого было поставлено несколько вопросных пунктов). Подобранные присяжные исполнили свое дело так, что оправдали всецело доверие производивших подбор. Между постановлением вердикта и окончательным приговором прошло довольно продолжительное время.

Как раз в этот период собрался в Лондоне парламент, и от ирландских членов и либеральной оппозиции Роберту Пилю пришлось выслушать весьма мало лестного относительно искусственного подбора присяжных, фантастичности обвинительного акта, стремления обратить правосудие в политическое оружие. Впрочем, правительство могло ничуть не беспокоиться: большинство, которым оно располагало в парламенте, меньше всего могло бы изменить ему именно в этом вопросе, в деле подавления ирландского сепаратизма. Справедливость требует заметить, что и либералы, столь горько упрекавшие Роберта Пиля, не имели ни малейшего нравственного на то права, ибо сами поступали точь-в-точь так, как он [39], в те периоды, когда бывали у власти, а Ирландия начинала слишком сильно волноваться (управление Томаса Друммонда в 30-х годах было скорее исключением, нежели правилом).

В окончательной форме своей приговор суда гласил, что О’Коннель должен быть заключен в тюрьму на 1 год, уплатить штраф в 2 тысячи фунтов (почти 20 тысяч рублей) и представить залог в 5 тысяч фунтов в обеспечение своего «хорошего поведения» в течение ближайших 7 лет. Другие подсудимые были приговорены к 10 месяцам тюрьмы, денежному штрафу в 50 фунтов и залогу в тысячу фунтов. «Правосудие не было нам оказано», — заявил О’Коннель по выслушании приговора. Осужденные были немедленно взяты под стражу и отправлены в тюрьму.

Чрезвычайно важный момент наступал в истории ирландского движения. О’Коннель на долгие месяцы если не совсем выбыл из строя (с ним можно было сообщаться без особых трудностей), но во всяком случае непосредственным, ежечасным, так сказать, влиянием на ход событий он пользоваться не мог. И это обстоятельство ускорило назревавший в ирландском движении кризис.

«Молодая Ирландия» заговорила решительнее и яснее, нежели до сих пор, и условия, созданные Робертом Пилем, сильно ей благоприятствовали. Основная тенденция тактики О’Коннеля — не отходить ни на одну линию от границ, очерченных конституцией, эта тактика недаром так долго держалась, недаром ирландский агитатор воспитал на ней целые поколения; и раньше, нежели говорить о том, как «Молодая Ирландия» стала на место О’Коннеля, мы должны отдать отчет, каков был политический багаж обоих противников в момент начала между ними борьбы, и почему эта старая, имевшая за собой традиции о’коннелевская тактика начала слабеть.

Авторитет О’Коннеля в середине 40-х годов был колоссален; редактор «Нации», один из инициаторов движения «Молодой Ирландии», прямо говорит, что долго казалось совсем немыслимым предпринимать что бы то ни было без согласия и содействия О’Коннеля. Его исторические заслуги были огромны. В годы полной подавленности и приниженности ирландской нации, в годы торжествующего протестантского ханжества и угнетения католиков, в эпоху могущественной реакции первых лет XIX в. он первый нарушил общее молчание и начал борьбу. Он ускорил дело эмансипации католиков; далее, он в 30-х годах воспользовался своим союзом с вигами, чтобы выговорить для Ирландии хорошую администрацию, никого не притесняющую, принципиально дружественную нации; тогда же, хотя и неполно, все-таки было сделано очень многое, чтобы совсем лишить вопрос о десятине его прежней остроты; городское управление в Ирландии было преобразовано, и католики вошли в его состав впервые; наконец, взявшись за дело агитации против унии, О’Коннель и сюда внес свою изумительную энергию, преданность делу, работоспособность, хотя он был уже стар, болен, измят жизнью. В Бельгии, в клерикальных кругах Франции, Западной и Южной Германии, Италии, Испании, в папской курии его почитали как поборника католической веры против ее врагов (он, заметим кстати, был очень религиозен). Много было условий, содействовавших его огромной популярности далеко за пределами Ирландии, а в самой Ирландии все (не исключая партии «Нации») были согласны, что он «призвал к политической жизни» спавшую тяжелым сном родную страну. Культ героев был всегда силен в Ирландии, и соответственно роль отдельных личностей всегда преувеличивалась общественным сознанием. И молодое, и старое поколение почитало этого человека, и возникавшая оппозиция мечтала не о борьбе с ним, а скорее о том, как бы этой борьбы избежать. Тактика О’Коннеля, которую он рекомендовал согражданам, была им усвоена в начале его деятельности, и с ней же он не расставался до кончины. Эта тактика не требовала самопожертвования, отваги, дерзости мысли или дерзости действия, и уже поэтому она не закрывала О’Коннелю входа во все слои ирландского народа и доступа ко всем сердцам и умам людей, сочувствующих Ирландии; и эта тактика, казалось, давала и результаты, — ей приписали эмансипацию католиков и ряд вышеуказанных благих дел менее крупных размеров. Мирная агитация, законные демонстрации, неустанно представляемые петиции — вот были средства, и требовалось присутствовать на митингах, агитировать среди окружающих, подписывать самим и давать подписывать другим предлагаемые петиции, собирать на дальнейшую агитацию деньги и отправлять эти регулярные сборы в указанное место. Эта тактика всех допускала до участия в политической жизни страны, и она всем была доступна, а поэтому она и была долго популярной и устойчивой. Но, кроме нее и ее приверженцев, в Ирландии иногда глухо, а иногда явственно давали себя знать другие проявления и другие люди. Они не составляли политической партии, их поступки были стихийным, рефлективным, отчаянным протестом отчаявшихся и изголодавшихся людей, но при свете их действий тактика О’Коннеля сильно выигрывала в глазах английских властей и становилась иногда даже как бы известным палладиумом порядка и спокойствия. Начинались уступки, переговоры, сделки. Сумма шла в кредит О’Коннелю, а о точном определении слагаемых никто в Ирландии и не мог, и не хотел заботиться. Да и мыслимо ли в подобных случаях точное определение слагаемых, также еще вопрос. Так или иначе, была известная путаница, нечто недоговоренное, ибо нельзя без ущерба для последовательности действий одновременно порицать известную силу и ею же пользоваться, желать ее уничтожения и извлекать в свою пользу аргумент из самого факта ее существования. Это недоговоренное выступило наружу не в начале 1830-х годов и не перед безграмотными «белыми парнями», а спустя 10 лет — перед «Молодой Ирландией».