Еще в 1797 г. при выдаче провизии натурой положение было не столь ужасно, как позже, хотя рабочие уже тогда жаловались как на задержку жалованья, так и на его недостаточность. История одной петиции 1797 г. стоит, чтобы о ней упомянуть. Летом 1797 г. частью рабочих была подана петиция в Совет пятисот с просьбой об увеличении содержания. Но дирекция поспешила предупредить министерство внутренних дел, что жалобы, выраженные рабочими, преувеличены, ибо они еще получают хлеб, мясо, денежное вспомоществование (кроме платы; рабочие об этом не говорят ничего) и иногда жены некоторых из них получают работу, и все это если не устраняет нужду, то облегчает ее [251]. Уже это письмо предрешало участь петиции рабочих, ибо без одобрения и подтверждения фактов со стороны дирекции министерство в период Директории никакого хода петициям рабочих не давало. Но не довольствуясь этим, дирекция отправила в министерство еще и другую весьма характерную бумагу, которая заключала в себе критические замечания против этой петиции со стороны рабочих отделения живописи, отказавшихся подписать ее. Мы читаем в этих замечаниях [252], что отказавшиеся считают подачу этой петиции «неполитичной» и опасной (impolitique et dangereuse) в настоящих обстоятельствах. Закон, пишут они, позволяет обращаться в Совет пятисот лишь с индивидуальными петициями, а «та петиция, которую вы представляете, начинается словами les artistes et ouvriers etc., что предполагает всех артистов и рабочих, хотя не все подписали ее». Далее: в петиции просят, между прочим, не задерживать заработной платы; неловко (maladroit) тут же просить и об увеличении платы. Несогласно также с истиной, что жалованье теперь низведено до размеров всего ³/₄ сравнительно с тем, которое рабочие получали в 1790 г., ибо ведь выдаются зато хлеб и мясо, и эта выдача «почти» пополняет удерживаемую ¼ часть заработной платы. Наконец, критики делают товарищам еще один характерный упрек: их стиль, говорят критики, слишком напоминает «самые бурные дни республики», ибо в петиции встречаются выражения: «великая нация», «свободная», «истинные республиканцы» [253].

Этот упрек необычайно характерен для стремления многих рабочих не только Севрской, но и других национальных мануфактур даже в своей фразеологии возможно ближе приспособляться к существующему в данный момент официальному слогу: Директория не любила якобинских реминисценций, и вот рабочие дают соответствующее указание своим товарищам…

Но если в 1797 г. еще дирекция могла смотреть сравнительно оптимистически на положение вещей и могла возбудить раскол среди рабочих (ибо довольно ясно, что критические замечания не подписавшихся под петицией рабочих, столь предупредительно отправленные дирекцией в министерство, и составлены едва ли не по инициативе дирекции), то вскоре повторные задержки в присылке жалованья довели рабочих до самого тяжелого положения. Уже в августе 1797 г. им за 4 месяца не было уплачено, и они продавали свою одежду и говорили, что их гонят с квартир [254], а в 1798 г. положение стало еще хуже и задержки еще чувствительнее. Следует заметить, что если на Гобеленах и Savonnerie уже в 1797 г. прекратилась раздача провизии, то на Севрской мануфактуре она производилась до 11 августа 1798 г. [255]. Так как жалованье теперь, с начала 1797 г., уже выдавалось в звонкой монете [256] и так как ввиду раздачи провизии натурой из этого жалованья удерживалась ¼ часть, то рабочие сами не прочь были в конце лета просить о прекращении выдачи натурой взамен за прибавку ¼ части к получаемому ими жалованью. Их соблазняло при этом то обстоятельство, что в 1798 г. оказался хороший урожай и продукты были в изобилии [257], а также надо принять в соображение и то обстоятельство, что хлеб, даваемый им от казны, был часто очень плохого качества: даже животные его нехотя ели [258]. Во всяком случае ближайшее будущее показало, что это временное увлечение звонкой монетой было неосторожно и что рабочие были предусмотрительнее, когда еще весной 1798 г. не хотели этой замены [259]. Рабочие добились того, чего хотели, но если в период ассигнаций беда была в том, что покупательная сила этих бумажных денег была совершенно ничтожна, то в период звонкой монеты правительство целыми месяцами не платило служащим жалованья, прежде всего вследствие тропического истощения казны, но при этом нужно сказать, что правительство едва ли не ставило рабочих национальных мануфактур на самом последнем месте между всеми «salariés de l’Etat», которым вообще признавало нужным хоть постепенно выплачивать жалованье.

Страшно тяжелые времена настали для рабочих. Осенью 1798 г. жалуются они, что им 2 месяца уже не выдают жалованья, и хотя год урожайный, все равно они не могут достать нужных продуктов, кредит становится труден, одежда продана и т. д. Со своей стороны, и дирекция уже подтверждает [260], что рабочие действительно находятся в крайнем затруднении, что нечем уплачивать им жалованье, что ждать более нет возможности. Министерство тем не менее ничего не прислало, ни в виде обычной субсидии на покрытие расходов, ни в виде уплаты за правительственные закупки. Рабочие стали приходить в отчаяние, и часть их подала в резком тоне составленную петицию, правда, не в министерство, а только своей дирекции, хотя дирекция была тут вполне бессильна. Бумага была переслана в министерство, и министр внутренних дел (François de Neufchâteau) прислал в ответ весьма строгий выговор [261]. Он писал, что эта петиция обличает в авторах «проекты, противные доброму порядку и гармонии», и указывал, что хотя правительство обходится с Севрским заведением лучше, чем с другими мануфактурами, но именно севрские рабочие всегда первые жалуются. Он пишет, что не винит всех рабочих, но лишь некоторых, подписи которых встречает под петициями уже несколько раз. Если есть недовольные, они могут уйти, но тот, кто захочет «какими бы то ни было средствами» распространять свое недовольство среди товарищей и побуждать также и их к уходу, подвергнется законной ответственности. «Каждый волен распоряжаться своим талантом и своею личностью, но всякое покушение против общественного порядка должно быть строго подавлено». Этот той в отношении ко всякому признаку раздражения среди рабочих характерен для правительства эпохи Директории.

Кроме резкого прошения (текст которого в бумагах не сохранился), имело место в эту бедственную зиму 1798 г. еще одно проявление отчаяния рабочих. 27 ноября (1798 г.) рабочие одной из мастерских Севрской мануфактуры с бранью, криком, упреками обратились к одному из двух директоров (Salmon), требуя уплаты жалованья. Директор, который сам писал в министерство о совершенно отчаянном положении рабочих, плакал перед ними, но, конечно, ничего поделать не мог. Об этом инциденте в министерство донес посторонний мануфактуре правительственный чиновник [262], которого больше всего заинтересовала тут «слабость» директора. Эту вспышку удалось замять и оставить без последствий, и, по-видимому, сама дирекция мануфактуры желала так поступить.

Голод свирепствовал на мануфактуре все больше и больше, месяц шел за месяцем, а правительство почти ничего не присылало. Дирекция имела в начале 1799 г. в кассе ничтожную сумму в 1200 франков, причем эти деньги необходимы были на самые неотложные расходы (вроде закупки материалов, непосредственно необходимых для продолжения работ), и из них-то пришлось ассигновать 600 франков в помощь рабочим [263], уже 5 месяцев не получавшим жалованья. Конечно, эта сумма была каплей в море; без присылки денег из Парижа все равно существовать нельзя было. В марте 1799 г. рабочие обратились к самой Директории Французской республики с мольбой об уплате должного им за 5 месяцев жалованья [264]. Они пишут, что нельзя изобразить их нищету. Нет одежды, кредит истощен, если Директория сейчас же не поможет, то они, рабочие, погибнут с женами и детьми. Одновременно рабочие послали петицию такого же содержания и министру внутренних дел. Но если им и присылали время от времени кое-что, то все равно задержки постоянно вновь повторялись. Спустя несколько недель (20 апреля 1799 г.) администрация мануфактуры в таких же терминах просит министра помочь несчастным рабочим: «У нас не хватает выражений, чтобы описать вам нищету, отчаяние, безутешное положение всех рабочих, большая часть которых абсолютно нуждается в средствах существования, в хлебе… сжальтесь, гражданин министр, над всеми нашими бедами и страданиями, мы вас умоляем». По словам дирекции, заведение близко к полной гибели, «и, конечно, мануфактура никогда не переживала более тяжелого кризиса» [265]. Так как и это напоминание не имело успеха, то в начало июня (1799 г.) рабочие снова обращаются к министру внутренних дел, умоляя помочь им. Они напоминают, что им уже 6 месяцев ничего не платят, они совершенно не знают, где им найти все нужное для жизни; нужда гнетет их самая крайняя, они доведены до необходимости просить милостыню [266]; они говорят, что откладывать присылку помощи нельзя, если не хотят, чтобы все погибли: на министра (François de Neufchâteau), «друга искусств и несчастных артистов», они возлагают все свои надежды, — факты, приведенные в этом прошении, официально подтверждает и bureau des arts, сделавшее соответственный доклад министру [267]. Бюро, признавая отчаянное положение рабочих, большая часть которых — семейные люди, напоминает тем не менее, что скудость фондов, предоставленных в распоряжение министра, не позволяла ему до сих пор существенно облегчить нищету рабочих. Бюро нерешительно предлагает, нельзя ли основать для более успешной продажи севрских произведений специальный магазин, хотя уже было депо в это время, которое ничего не продавало. Как бы чувствуя всю безнадежность своего предложения, бюро утешается тем, что недостаток сбыта «общий всем мануфактурам, выделывающим фарфор, и это положение вещей, вероятно, изменится только в ту эпоху, когда мир, восстановив коммерческие сношения, даст место сделкам с заграницей». Видя, что министерство ровно ничего не сделало для них, рабочие обратились с новой петицией [268] в Совет пятисот, указывая снова и снова на ужасающее свое положение, на то, что они с семьями умирают от истощения, что уже 7 месяцев им ничего не платят; Совет пятисот предложил Директории уплатить рабочим из остатков прежде ассигнованной суммы в 100 тысяч франков. Бросаясь во все стороны, рабочие спустя месяц обращаются к Директории [269] республики, посылают к ней депутацию, прося спасти их от голода. Министру докладывали даже, что «в мастерских царит глухое брожение» [270], но и это не заставило министерство усилить энергию в поисках за деньгами и не побудило ни Директорию, ни министра исполнить предложение Совета пятисот, так и оставшееся мертвой буквой.