Таковы крупные и мелкие черты сходства, которые мы считаем нужным установить между Платоном и Томасом Мором; есть еще некоторые мелочи, совпадающие у обоих авторов [285], но они показались нам случайными и малохарактерными.

Итак, если весь критический элемент «Утопии» внушен Томасу Мору непосредственными впечатлениями от реальной действительности, то ее положительные идеалы, обязанные своим происхождением тому же стимулу, в построении, создании своем носят следы литературного влияния; в более слабой степени — блаженного Августина, в гораздо более сильной степени — Платона. Диалогичные или хоть отдаленно похожие впечатления исторической действительности, падавшие на душу этих трех авторов, не могли не способствовать той готовности, с которой Томас Мор черпал в своих научно-литературных познаниях идеи и образы, и без того напрашивавшиеся в виде реакции против невеселой действительности. Эти идеи и образы помогали до известной степени облечь свои идеалы в плоть и кровь, но, вполне признавая это их значение для автора «Утопии», мы погрешили бы против несомненной истины, если бы не отвели подобающего места и личному, оригинальному его творчеству. Эта сторона вопроса связана с содержанием положительных идеалов трактата.

Глава IV (продолжение) [286]

ГОСУДАРСТВО «УТОПИИ». ЕГО ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ. МЕСТО «УТОПИИ» В ИСТОРИИ ОБЩЕСТВЕННЫХ УЧЕНИЙ

Считаем необходимым предварительно заметить, что воззрение на «Утопию» как на шутку (jeu d’esprit, по выражению Nisard), как на литературную забаву гуманиста в часы досуга положительно не выдерживает самой снисходительной критики. Мы не будем уже распространяться об общем тоне произведения, о тех горячих тирадах против богатства, золота и так далее, которые он излагает от имени утопийцев, о явственном совпадении мыслей, выражаемых по поводу критики существовавшего строя, с мыслями, выражаемыми по поводу утопийского государства, о горькой, пессимистической идее заключительных страниц: все это слишком не похоже на шутку. Но, помимо общего тона, в котором ведется рассказ, положительные идеалы «Утопии» в целом логически вытекают из критики английского социального уклада XVI в., которую, конечно, никто уже за шутку не сочтет. Если же это не шутка, то Томас Мор, очевидно, строил положительную часть своей книги, как до него Платон или как после него Кампанелла, желая в живых, цельных образах и картинах воспроизвести свои основные идеи и доказать если не осуществимость их, то по крайней мере правдоподобие. В осуществимость своих идеалов во всей их полноте он не верил сам. «Сознаюсь, много есть в утопийской республике такого, что я скорее желаю, нежели надеюсь видеть в наших государствах», — так кончает он свой трактат. С волнением и негодованием поясняет он на предпоследней странице, почему именно убежден в неисполнимости и невозможности перенесения утопийских порядков в Старый Свет: этому препятствует существование частной собственности, которое в свою очередь обусловлено первопричиной всего зла — тщеславием. Итак, Томас Мор походит на такого, например, мыслителя, как Фурье, некоторыми основными своими идеями, но отличается от него сознанием невозможности ожидать их торжества в современном ему обществе. Фурье, по довольно достоверному биографическому сведению, ежедневно, возвращаясь с прогулки, ожидал встретить у себя в кабинете миллионера, который пожелает дать ему средства на устройство фаланстеров; Томас Мор при создании своего произведения вполне сознавал неосуществимость его идеалов, и, однако, и Фурье, и Мор одинаково не шутили, когда писали свои трактаты.

Отсутствие частной собственности в государстве Утопии обусловливается реакцией против современных Мору социальных порядков Англии, знакомством Мора с идеями Платона и благоговейным отношением Мора к заветам первых времен христианства. О христианской общности имуществ он говорит еще в первой книге своего трактата; при описании общей трапезы в Утопии вспоминает о монастырях, и притом лучших монастырях. Несомненное христианское благочестие как-то переплетается у Томаса Мора с почти столь же несомненным рационализмом: главное, на его взгляд, преимущество Утопии над Старым Светом — общность имущества — установлено так же, как и все остальное государственное и социальное устройство, усилиями единичного разума, велениями законодателя Утопа. Законодательного творчества после Утопа совсем уже не было, а все шло и идет по раз заведенному порядку. Общий принцип, на котором держится все государство Утопия, есть принцип строгой утилитарности: польза общества, т. е. польза всех членов, составляющих его, вот что стоит в качестве основного девиза на всей утопийской конституции. Но принцип социальной утилитарности чрезвычайно труден именно вследствие главного входящего в него элемента — отношений государства как целого к составляющим его индивидуумам. Чьи интересы должны быть принесены в жертву в случае столкновения, интересы государства или интересы индивидуума? Социальный утилитарист Гоббс жертвует своему «Левиафану» — государству — всеми частными интересами; Макс Штирнер столь же беззаветно жертвует интересами общества как целого в пользу интересов полного развития индивидуальности. Между этими полюсами социальные утилитаристы всех оттенков приближаются то к первому мнению, то ко второму, но без разрешения в том или ином духе этой проблемы всякая социально-утилитарная система есть лишенный реального значения набор фраз. Томас Мор старательно избежал необходимости прямо высказаться по этому поводу и вместе с тем не превратил свою систему в лишенную смысла теорию; дело в том, что он изобразил строй не реального, но фиктивного общества.

Поясним это. Томас Мор так построил свой трактат, что столкновения между интересами государства и индивидуума у него немыслимы. Прежде всего его построение есть то, что впоследствии стало называться робинзонадой: он изображает уединенную, островную республику, отрезанную почти совсем от внешнего мира (с особенным тщанием отмечает он трудность доступа к острову, и в этой части его изложения довольно явственно, на наш взгляд, просвечивает мысль, что это географическое обстоятельство следует рассматривать как благоприятный для утопийцев каприз природы). Благодаря такому условию оборонительные войны в перспективах утопийского государства совсем отсутствуют, и об их возможности у Томаса Мора говорится чрезвычайно мало. Войны утопийцев суть, так сказать, дело роскоши: они или заступаются за союзников, или воюют во имя попранной справедливости, даже когда попрание справедливости никак не затрагивает их чувства самосохранения или каких-нибудь хоть немного значительных интересов. Принимая во внимание, что охрана национальной независимости всегда была одной из серьезнейших задач исторических правительств и что именно эта задача и ставила чаще всего лицом к лицу интересы индивидуальности и социальной группы как целого, мы можем утверждать, что Томас Мор изобразил Утопию неприступным островом не без умысла: снимая искусственным путем с плеч утопийского народа заботу о национальном самосохранении, он значительно упростил построение своей социально-утилитарной схемы. Внешнее принуждение отсутствовало, когда Утоп давал свои законы, и отсутствует, когда Гитлодей знакомится с островом. Утопийцы предоставлены самим себе, и их правительство должно заботиться лишь об одном: о сохранении законодательства, данного Утопом и обусловливающего социальный мир. Вообще авторитарный принцип почти совсем отсутствует в Утопии: правительственные чиновники и власти играют роль экономов, приказчиков и поверенных всей общины, не более. Лишь в одном пункте права индивидуума чувствительно ограничиваются правительственным вмешательством: утопийцы лишены права передвижения без согласия властей. Но этот пункт потому только бросается в глаза, что здесь слишком явственно проступает наружу автоматический, так сказать, характер всей утопийской жизни: для равномерной работы, для совершенной одинаковости труда, затрачиваемого на пользу общую, утопийцы, все без исключения, должны работать определенное количество времени ежедневно. Если же кто выбывает из этой армии работников, то его выбытие производит известную путаницу в конечных расчетах; этой беде и помогают два паллиатива: во-первых, некоторая затруднительность в путешествиях и, во-вторых, обязанность путешественника работать в местах более или менее продолжительных его остановок. Таким путем уменьшается количество потерянных рабочих дней. Обязательная работа есть, в глазах Томаса Мора, не только экономический, но и моральный принцип: утопийцы производят ведь гораздо больше, нежели им это нужно для безбедного национального существования, и все-таки обязанность беспрерывного [287] в течение всей почти жизни физического труда не допускает никаких исключений (кроме немногих случаев, точно определенных законом). Собственно, Томас Мор нарисовал не живых людей, а принцип, и, быть может, поэтому автоматичность утопийского общества так бросается в глаза. Художественной изобразительности у него не хватило, и он, например, совершенно очевидно не знает, что делать со своими утопийцами в часы их досуга: заставляет их играть на музыкальных инструментах (что, кстати, весьма любил делать в свободные часы сам Томас Мор [288]), выдумывает даже, чтобы убить их время, какую-то нравственную игру, вроде шахмат, где на доске сражаются добродетели с пороками, причем эта игра должна быть в высокой степени нравоучительна. Слабость моровской фикции именно в этом месте зависит от того, что живая индивидуальность утопийцев должна как-нибудь проявиться в часы досуга, а автор себе не представляет ее вовсе. Вполне согласно с общим характером утопийских порядков как реакции против явлений XVI в. главное место в хозяйственной жизни острова занимает земледелие («agricultura, ars una, cujus nemo est expers»). Земледелие находилось в Англии XVI в. если не в таком уже отчаянном положении, как часто тогдашние публицисты писали, то все же и не в цветущем, конечно, состоянии; на счастливом острове это должно было обстоять совсем иначе. Ремесла, впрочем, также процветают (как и все в Утопии). В противоположность Платону, стоящему за полное разделение труда и проводящему этот принцип с чисто кастической строгостью, Томас Мор изображает земледелие в виде безусловного, обязательного занятия, а уже ремесла ставит в зависимость от желаний, наклонностей, способностей.