Эти дебаты и их финал имели, разумеется, лишь агитационное значение, зато оно было весьма велико. В огромной степени усилились сборы в пользу агитационной ассоциации; идея отмены унии быстро распространялась в народе, большинство которого, как часто случалось в Ирландии, начало думать, что найдена панацея от нищеты и голодовок, и все теснее примыкало к знамени, выставленному средним и высшим классами и их представителем, к требованию автономного парламента. В дни дебатов в дублинском городском управлении «Молодая Ирландия», как сказано, всецело стояла на стороне О’Коннеля. Но уже в эти дни кое-что недоговоренное, невырешенное было между присутствующими, и обстоятельства сложились так, что это недосказанное стало вдруг на очередь дня, и правительство, О’Коннель и новый журнал должны были открыть друг другу свои карты. В парламенте в ответе на запрос оранжиста Родэна, как правительство намерено отнестись к происходящей в Ирландии агитации, первый министр сэр Роберт Пиль заявил, что все средства, какие только находятся в распоряжении правительственной власти, будут пущены в ход, чтобы воспрепятствовать «расчленению империи», т. е. расторжению унии. И если не хватит наличных средств, то он, сэр Роберт Пиль, попросит у парламента особых полномочий для борьбы со злом. О’Коннель, отвечая на эту угрозу, заявил на большом митинге, что он принадлежит к нации, насчитывающей 8 миллионов человек, и не боится угроз Пиля, не верит, чтобы тот «посмел» начать борьбу насильственными мерами, раз Ирландия вовсе не намерена устроить восстание. Редакция «The Nation» увидела, что наконец дело дошло до самого острого и болезненного пункта и что нужно высказаться. Мнение молодых публицистов сводилось к следующему. О’Коннель неоднократно выражался в том смысле, что ни на минуту ирландский народ не должен выходить в своих действиях за пределы законности и конституции; что «ни одно политическое улучшение не стоит и капли крови». Давая отпор Роберту Пилю, он сделал, по мнению редакции, хорошее дело, но был ли он при этом последователен? Он сказал, что Пиль «не посмеет» пустить в ход силу против людей, борющихся конституционными средствами. А если посмеет? Не превратится ли тогда гордый отпор О’Коннеля в жалкую и смешную браваду, достойную полного презрения? «Молодая Ирландия» решила приковать общественное внимание к этой болезненно острой теме. Руководитель нового течения Дэвис написал статью, в которой между прочим говорил: «Немного предусмотрительности избавляет от большой беды. Если у ирландского народа нет терпения, благоразумия и храбрости, если ирландцы не готовы претерпеть препятствия и преследования, строго повиноваться своим вождям и наконец если они будут потом колебаться при встрече со страданием, опасностью и самой смертью за свободу, то пусть они сразу бросят борьбу, для которой, значит, природа их вовсе не приспособила». Дэвис выражал уверенность, что на деле у ирландцев найдутся все качества, нужные для успеха; не советуя торопиться, он тем не менее говорил: «Бог может смягчить сердца или просветить умы английского народа, теперь превращенного в орудие аристократии, которая топчет нас и грабит обоих (т. е. и ирландский, и английский народ — Е. Т.). Но если этого не будет, то бог придаст силы нашей руке в угодный ему час. Время есть исправитель зла. Время рождает удобный случай». Другой вдохновитель журнала «Нация», Диллон, заявил со своей стороны, уже не в печати, а на митинге: «Скорее, нежели удовлетворить просьбу всей Ирландии, английские министры готовы опустошить ее поля и покрыть их телами ее перебитого народа. Что это, как не замена народного согласия… грубой силой? И что же мы сами, как не рабы, если мы подчинимся этому?»
Огромные митинги, происшедшие вскоре после угрожающей речи Пиля в разных местах Ирландии, раздраженное состояние крестьян, стекавшихся на эти митинги, и молодежи, рукоплескавшей новому журналу, — все это повлияло на О’Коннеля. По-прежнему утверждая, что нападения со стороны Ирландии не будет, он прибавлял, что защищаться ирландцы будут, если их к тому вынудят. Он шел за движением, но огромным своим авторитетом необыкновенно усиливал в общественном мнении те позиции, которые занимались Дэвисом, Даффи, Диллоном, их сотрудниками и уже многими их читателями. Так пока шло дело. И пока оно было так, многие слова в устах О’Коннеля, весь свой век убеждавшего в тщете неконституционного образа действий, приобретали в глазах Англии особенно зловещий смысл. На колоссальном митинге в Корке О’Коннель между прочим сказал следующее: «Представьте себе какого-нибудь ирландца без единого пенни и босого, который переехал через канал на палубе парохода, очутился в Манчестере или Сент-Джайльсе и собрал вокруг себя известное число ирландцев; и вот кто-нибудь спрашивает его: «Что нового?», а он ответил бы (вопрошателю — Е. Т.): «Твой отец убит драгуном; твоя мать застрелена полисменом; твоя сестра… но я не хочу сказать, что с ней случилось». Пусть это так произойдет, и я спрошу Роберта Пиля, сколько пожаров вспыхнет на английских мануфактурах? Я не предупреждаю вас (членов митинга—Е. Т.), чтобы вы не боялись (угроз Пиля — Е. Т.), ибо это было бы смешно: я говорю, что Англия не в состоянии ниспровергнуть вас». За этим митингом следовали другие (в Тайперери и др.), на которых собиралась колоссальная масса народа. Всюду О’Коннель убеждал не бояться и сравнивал положение вещей с тем, какое было накануне акта об эмансипации католиков.
Роберт Пиль не спешил приводить угрозу в исполнение, ибо из числа солдат, стоявших в Ирландии, около половины были ирландцы. При таком сомнительном составе провоцировать взволнованную страну в 8 миллионов жителей представлялось неудобным. Еще прискорбнее было то обстоятельство, что солдаты, находившиеся в самой Англии, очень могли пригодиться против все еще кипевшего, все еще не сдававшегося чартизма, и трогать их с места являлось тоже небезопасным, так что ими не вполне удобно было подкрепить в случае нужды слабый ирландский гарнизон. На основании всех этих соображений министерство решило презрительно не замечать того, что происходит в Ирландии; но долго этого метода нельзя было держаться, ибо ирландские оранжисты (несмотря на номинальное закрытие их лож в 1830-х годах, в эпоху вигистского кабинета) были очень сильны своими связями и богатствами и решительно требовали, чтобы против антиунионистов были приняты меры. Тогда правительство одного за другим стало выгонять в отставку тех лиц, которые, находясь на государственной службе, позволяли себе присутствовать на о’коннелевских митингах и обедах или вообще обнаруживали свою симпатию к движению. Двадцать четыре лица в самое короткое время были удалены с должности. Раздражение росло, но и Пиль с обычным умом своим понял, в чем его сила, и, не прибегая к осуществлению угрозы подавить движение открытой силой, он решил использовать до конца все предоставленные ему по закону средства. Он знал, что они велики. После этих репрессий сборы в пользу ассоциации, заведовавшей движением против унии, дошли до 2200 фунтов стерлингов в неделю, т. е. до цифры, которой, как заметил Даффи, никогда не достигали даже недельные сборы «Католической ассоциации» перед эмансипацией католиков. Нищая страна давала последнее на борьбу против англичан, еще даже не разобравшись вполне, какая именно будет эта борьба. Примкнул ли О’Коннель к тактике «The Nation», или из его слов это еще вполне не явствует? Митинги делались все огромнее.
Роберт Пиль внес в парламент «билль об оружии», сильно ограничивавший для ирландцев возможность держать дома и пользоваться оружием и устанавливавший ряд мероприятий, которые позволяли бы контролировать действительность этого закона. Билль, внесенный в палату в мае, прошел в третьем чтении 9 августа того же (1843) года большинством 66 голосов. Оппозицию составили ирландцы, радикалы и многие либералы; консервативное большинство поддержало свое правительство. Еще в мае началось движение некоторых (немногих) полков из Англии в Ирландию; много посылать нельзя было по указанной выше причине. В течение всего лета, пока билль об оружии проходил через палату, митинги-монстры, как выразился [36] о них «Times», не переставали собираться. О’Коннель все повышал и повышал свой тон. «Испугать нас хотят? Веллингтон при Ватерлоо не был так силен, как я здесь!» — крикнул он на одном собрании, где считали более 100 тысяч присутствующих. Редакция «The Nation» таким изъявлениям сочувствовала, но она должна была принимать в соображение, что подобные слова не мешали О’Коннелю говорить на тех же митингах, что, только оставаясь вполне мирным, движение восторжествует. Новые деятели не всегда, признавали О’Коннеля последовательным, но историческая волна взмывала все выше, все выше, и люди не успевали ссориться.
