Указывая на бесцельность репрессивных мер, оратор (подобно Доусону, с которым он из-за этого же мнения счел уместным демонстративно поссориться за несколько месяцев до того) видел единственное средство покончить с этим больным вопросом: даровать эмансипацию. Большинство в палате, впрочем, наперед было обеспечено в этом вопросе за министерством: масса из торийского большинства голосовала за свое министерство, чтобы поддержать его, если даже и не все соглашались с доводами Пиля, а виги, т. е. оппозиция, на этот раз всецело поддержали предложение правительства, непосредственно отвечавшее всем вигистским принципам, как они сложились в начале XIX в., и прежде всего принципу веротерпимости. Большинством голосов после не особенно больших дебатов предложение в палате общин прошло. Гораздо более затруднений следовало ожидать от палаты лордов. Один из лордов, Уинчельси, даже грубо оскорбил Веллингтона, обвиняя его в предательстве, в желании оболгать торийскую партию, и дрался по этому поводу на дуэли с первым министром. В палате лордов билль (уже прошедший в нижней палате) был заслушан в первом чтении 31 марта, а во втором чтении по предложению Веллингтона должен был слушаться 2 апреля. Уже это предложение встретило упорное сопротивление со стороны лорда Бэксли и графа Мэмсбери, но все-таки прошло. 2 апреля Веллингтон начал [24] обсуждение билля с пересказа своими словами того, что говорил в палате общин Роберт Пиль. «Милорды! — сказал между прочим первый министр, — билль сам по себе очень прост. Он уступает католикам право занимать всякую должность в государстве, кроме немногих тех, которые связаны с управлением делами (англиканской — Е. Т.) церкви; и он дает им также право становиться членами парламента» [25]. Герцог Веллингтон сознавался перед их сиятельствами, что уступка, делаемая Ирландией, на этот раз очень велика; но тут же в извинение свое приводил то соображение, что по многократному его замечанию всякая урезанная уступка только давала новые силы нежелательным ирландским элементам сеять дальнейшую смуту, вот почему нужно их лишить впредь такого важного оружия, как недовольство неполной уступкой. Речи оппозиции были чрезвычайно горячи. Духовные ораторы особенно настаивали на опасности подобной реформы для «чистого светильника реформации», каковой светильник может с течением времени от этого билля потухнуть [26]. Они указывали также на то, что провидение не сможет равнодушно отнестись к умалению прерогатив англиканского вероисповедания.
Архиепископ кентерберийский обратил внимание лордов также на ущерб, который может проистечь от проектируемой реформы для спасения душ разных дикарей в самых отдаленных частях света, во всех английских колониях и вообще всюду, где действуют англиканские миссионеры [27], ибо если католики смогут быть министрами, то католик — министр колоний будет препятствовать пропаганде англиканства, а не помогать зависящим от него во многих отношениях миссионерам. И дикари будут лишены единоспасающей англиканской церковной благодати. Прения заняли весь день и продолжались весь следующий день.
Архиепископ йоркский ударил министерство в самое больное место, сказав [28], что если угрозами и страхом перед восстанием правительство доведено до необходимости дать эту уступку ирландцам, то где же ручательство, что так на этом требования и остановятся? Полицейская точка зрения, с которой главным образом защищало свой проект министерство, еще более была потрясена графом Мансфильдом [29], который напоминал о «печальной знаменитости» — Вольфе Тоне; о недоверии, с которым всегда в Ирландии встречались всякие уступки со стороны Англии; о том, что эти уступки всегда были для Ирландии сигналом для новых требований и домогательств. В 2 часа ночи заседание было прервано, и на следующий день, 4 апреля, дебаты возгорелись с новой силой. Аргументы противников и защитников министерского законопроекта вращались все вокруг тех же главных пунктов спора: опасности или безопасности эмансипации католиков для интересов господствующей церкви; о степени целесообразности этой меры с точки зрения установления тишины и спокойствия в Ирландии. Лорд Сидмут, подобно предшествующим ораторам, воспользовался слабым пунктом проекта — отсутствием принципиальной постановки вопроса и защитой билля главным образом полицейскими соображениями — и заявил, что между эмансипацией и тяжелым положением народной массы в Ирландии нет никакого отношения: «Она не есть целительная мера. Она не даст хлеба голодному, не даст образования невежественному». Но уже в этот бурный день стало совершенно ясно, что билль пройдет, и голосование, заключившее прения, дало 217 голосов за билль и 112 против. 10 апреля он прошел в третьем чтении в палате лордов (большинством 213 против 109 голосов) и спустя 3 дня был представлен к королевской подписи.
Король Георг IV беспокоился еще с лета 1828 г., когда О’Коннель был выбран в члены парламента от графства Клэр. Но он долго был уверен, что Веллингтон и особенно Пиль, всегдашний враг католиков, не допустят эмансипации. Однако, когда уже к началу 1829 г. король узнал, что министры считают делом гнетущей необходимости провести эмансипацию безотлагательно, то он впал в решительное бешенство, т. е. не то, чтобы мы употребили это слово в несколько гиперболическом смысле: было серьезное опасение, что он сойдет с ума. Он клялся, ругался, божился, что скорее пойдет на плаху, нежели уступит, и вообще обнаруживал полнейшее неистовство. В делах религии король был довольно беззаботен, но тут он, по-видимому, смотрел как на личную для себя обиду на изменение присяги в том смысле, чтобы она давала вход в парламент и католикам. Все это было достаточно странно. Но еще страннее было то, что когда Веллингтон явился в Виндзорский дворец с серьезным разговором и прямым вопросом, будет ли его величество противиться эмансипации, если она пройдет в обеих палатах, или не будет, то король спорил довольно сдержанно, довольно мало и согласился. Очевидно, он надеялся, что билль провалят либо в нижней, либо в верхней палате. Веллингтон изучил своего государя во всех деталях и поэтому попросил его изобразить свое обещание на бумаге. Георг и это сделал и подписал тронную речь, ясно поставившую на очередь вопрос об эмансипации. Но вскоре после того герцог Кумберленд, лорд Эльдон и другие дали ему ясно понять, что министерство располагает в этом вопросе такими силами (в обеих палатах), что нужен вес королевского авторитета для предотвращения беды. «Георг Кумберленд обработал его так, что привел в состояние безумия, и он не говорит ни о чем, кроме католического вопроса, и в самых буйных выражениях», — это мы читаем в знаменитом дневнике Чарльза Гревиля под 2 марта 1829 г. [30] Веллингтон поехал успокоить короля и вернулся обнадеженный; король дал ему самые положительные уверения, что он препятствовать делу не будет. «Но ведь невозможно на него полагаться», — замечает Гревиль. Действительно, король готовил новую сенсацию. Задушевно расставшись с Веллингтоном, Георг послал за лордом-канцлером и объявил, что он, когда давал свое согласие, не знал всех подробностей билля, теперь же узнал и не желает. Канцлер, не зная, что делать, сейчас же помчался к Веллингтону и сообщил ему новость. Веллингтон приехал в Виндзор и объявил, что если король будет продолжать, то он сейчас же подаст в отставку. Король прикинулся (а быть может, и на самом деле чувствовал себя) растроганным и просил дать день на размышление; на другой день он заявил, что согласен.
В течение марта и в начале апреля, пока шло обсуждение билля в нижней палате и в палате лордов, Георг вел себя тихо. Правда, он не мог воздержаться от того, например, чтобы не пожаловаться горько на своих министров лорду Эльдону, говоря (совершенно лживо), будто они скрыли от него билль во всем объеме и т. д. Он даже решительно обещал Эльдону (одному из столпов протестантской реакции) ни за что не подписать ненавистный закон. Но все это были одни слова. Когда надежды короля на лордов не оправдались, когда, как мы видели, билль прошел в верхней палате во втором и третьем чтениях, король его подписал. 14 апреля 1829 г. все католики великобританской монархии были уравнены в политических правах с членами господствующей церкви. Первая из грандиозных задач, поставленных себе О’Коннелем, была решена самым удовлетворительным образом. О’Коннелю и ассоциации, основанной им, принадлежала, по мнению беспристрастного и постороннего современника (Гревиля), заслуга достижения эмансипации. Избрание О’Коннеля в Клэре, говорит этот умный наблюдатель, «убедило Пиля и Веллингтона» в том, что это дело должно быть сделано. «Если бы ирландские католики не довели дело до этого положения своей агитацией и ассоциацией, то они могли бы навсегда остаться на том самом месте, где находились, и все эти тори до самой смерти вотировали бы против них» [31]. История повторит эти слова, несколько их изменив: она напомнит, что О’Коннель организовал и направил по намеченному руслу те подспудные силы, которые медленно и тяжко начинали разволновываться и выбиваться из тисков. Можно даже сказать, что он направил их по линии наименьшего сопротивления, ибо хотя и трудно было добиться эмансипации, но оставались другие требования, которые должны были встретить оппозицию не одних только упорных тори и протестантских ханжей и маниаков. И, с другой стороны, силы, которые так легко было организовать и которыми так легко было управлять вначале, не могли, совершая дальнейшую свою эволюцию, не столкнуться с основной непоследовательностью, с основным противоречием о’коннелевской тактики. Но все это пришло потом, все это омрачило последние годы жизни человека, который в 1829 г. находился на верху своей славы и морального могущества. Нам осталось еще немного, чтобы окончить историю этого года, после которого открылся новый период для О’Коннеля и для Ирландии.
