На 10–й береговой батарее очень подтянутый капитан в застегнутой на все пуговицы черной флотской шинели тщательно проверил мои документы. Оказалось, что это и есть командир батареи М. В. Матушенко. Он провел меня на огневую позицию, откуда хорошо просматривалась равнина между Эфендикоем (ныне Комсомольское) и поселком Кача. Еще 30 октября там неожиданно появились немецкие танки, броневики и машины с пехотой. Тогда восьмидюймовые орудия Десятой и открыли в первый раз огонь по врагу.

Другая береговая батарея нашего сектора — 30–я имела еще более мощные, двенадцатидюймовые, орудия, установленные в башнях. 30 октября она стреляла по тем же целям, что и Десятая. Огонь тяжелых береговых батарей был тогда основной силой, способной задержать передовые отряды противника, приблизившиеся к Севастополю по западному побережью Крыма.

Когда мы обсудили деловые вопросы взаимодействия с полевой артиллерией, командир Тридцатой капитан Александер рассказал, какие тревожные дни они тут пережили: казалось, что не только авангарды врага, но и вся его ударная группировка может опередить Приморскую армию в выходе к Севастополю. И как радовались потом, узнавая, что примерны приближаются, идут с боями через горы.

Нам в свою очередь можно было порадоваться тому, что войска получали такую артиллерию усиления, как эти береговые батареи.

Вообще же первое знакомство с отведенной дивизии полосой обороны доставило немало огорчений. Нас не удивило то, что инженерное оборудование позиций находилось еще в начальной стадии — мало было времени да, очевидно, и сил. Но двадцать дотов, сооруженных на наших рубежах, производили странное впечатление. Во–первых, они не имели других входов и выходов, кроме амбразур. А во–вторых, были расставлены без всякой маскировки, представляя собою хорошие мишени для врага. Совершенствование оборонительных сооружений стало самой неотложной задачей дивизии.

Генерал Воробьев требовал при этом от командиров частей, чтобы бойцам на передовой обеспечивался и какой‑то минимум бытовых удобств. Землянки во всех подразделениях строились с отоплением, заготавливались дрова. Потом — особенно когда почувствовалось, что зима в Крыму обещает быть необычно суровой, — начали шить рукавицы и ушанки из старых шинелей и одеял.

В первые наши севастопольские дни командир дивизии, естественно, был озабочен и необходимостью хотя бы частично восполнить понесенные частями потери. Пополнялись мы тогда в основном моряками, и дивизия, как тогда у нас говорили, несколько «оморячилась».

Помню, как я познакомился с новым комбатом 241–го полка майором береговой службы Людвиченко, который со своими бравыми черноморцами вошел в нашу армейскую семью. Майор показал мне карту, на которой передний край батальона моряков, действовавшего тогда еще самостоятельно, был обозначен рукой генерал–майора И. Е. Петрова. Он встретился с Людвиченко на фронте под Дуванкоем 5 или 6 ноября.

— Нас тогда было там совсем мало, — рассказывал комбат, — и мы очень ждали Приморскую армию.

Командарм приезжал один, но после того как он побывал в батальоне, мы уже почувствовали себя так, будто подошло подкрепление.

Но вернусь к нашим артиллеристам. Из двух артполков 95–й дивизии первым оказался на огневых позициях под Севастополем 57–й полк майора А. В. Филипповича. Один его дивизион был включен в группу непосредственной поддержки 8–й бригады морской пехоты, не имевшей собственной артиллерии. Вошел в эту группу и дивизион другого нашего артполка — 397–го.

Я слышал потом много рассказов о том, как восторженно встретили краснофлотцы 8–й бригады появившихся на их участке артиллеристов. Моряков нетрудно было понять: с неделю они держались тут с одними пулеметами, да и тех было небогато. Краснофлотцы еще больше воодушевились, когда орудия ударили по уже засеченным моряками вражеским огневым точкам, по немецким наблюдательным пунктам на ближайших высотах и оттуда у всех на глазах побежали перепугавшиеся фашисты.

— Кончилась ваша вольготная жизнь, фрицы! Смерть немецким оккупантам! — кричали матросы в окопах.

— С командованием восьмой бригады мы уже договорились по всем вопросам, — доложил мне командир 397–го артполка майор П. И. Поляков, когда я в первый раз по прибытии под Севастополь приехал к нему на КП.

Этот полк достался дивизии от Тираспольского укрепрайона на Днестре, артиллеристы которого вообще имели весьма высокую репутацию. А Павел Иванович Поляков особенно выделялся среди артиллерийских офицеров дивизии своей высокой культурой, способностью исключительно быстро ориентироваться в обстановке и правильно ее оценивать. Он был всегда безупречно точен, действовал в бою уверенно и смело. Война застала Полякова слушателем третьего курса заочного факультета Артиллерийской академии.

Наиболее танкоопасным направлением в полосе нашей обороны мы считали район, примыкающий к высотам Азиз–Оба и Кара–Tay. Поэтому сюда и был выведен 97–й отдельный противотанковый дивизион. Несколько месяцев назад он прославился при отражении первых массированных танковых атак под Одессой, и имя его командира Василия Ивановича Барковского стало тогда широко известно в Приморской армии. В боях на севере Крыма капитан Барковский был тяжело ранен, и теперь противотанковым дивизионом командовал капитан Николай Наумович Ромодин, переведенный сюда из штаба артиллерии дивизии. Этот бесстрашный офицер оказался достойной заменой Барковскому.

Общая обстановка под Севастополем в середине ноября оставалась напряженной, порой приближаясь к критической, однако не на нашем направлении. Был момент, когда потребовалось срочно, на автомашинах, перебросить наш 161–й стрелковый полк в район Балаклавы, где враг пытался прорвать оборону. Ожесточенные бои шли вдоль Ялтинского шоссе.

Артиллерии четвертого сектора пришлось за это время серьезно поработать один раз—17 ноября. В этот день немецкая пехота при поддержке 35 танков начала наступать в долине Качи. В скоротечном бою враг понес значительные потери и был рассеян еще на подступах к нашему переднему краю. Большую роль тут сыграла 10–я батарея капитана Матушенко, которая весьма точно вела огонь прямой наводкой.

После 21 ноября противник перешел под Севастополем к обороне. Но в декабре наша разведка стала фиксировать все более активные приготовления немцев к новому наступлению. На фронте появились их части, раньше нам неизвестные, подтягивались артиллерия, танки.

С 13 декабря в четвертом секторе производилась проверка боевой готовности наших частей. Я побывал и в артиллерийских, и в стрелковых полках, проверяя организацию их взаимодействия, умение пехотных командиров пользоваться схемой вызова артиллерийского огня. Казалось, люди начеку, и застать нас врасплох враг не должен. Но знать бы, когда и где он начнет!..

Об этом думал я и в ту бессонную ночь, сидя в штабе над схемами.

Близился уже рассвет, когда командир 57–го артполка майор Филиппович позвонил со своего наблюдательного пункта:

— Немцы атакуют Азиз–Оба. Капитан Артюх открыл огонь.

Речь шла об участке бригады моряков, где гора Азиз–Оба играла роль ключевой позиции. Николай Самойлович Артюх командовал поддерживающим бригаду дивизионом 76–миллиметровых орудий.

— Что вам еще видно и слышно с НП? — спросил я Филипповича, чтобы лучше представить происходящее.

Майор стал докладывать об этом и тут же прервал себя:

— Подождите, товарищ полковник. Кажется… — После короткой паузы он взволнованно произнес: — Противник начал артиллерийскую подготовку. Снаряды рвутся в глубине нашей обороны.

Это я уже слышал и сам. Значит, у Азиз–Оба была еще не атака, а, очевидно, только стычка с нашим боевым охранением (так потом и оказалось). Атака же еще предстояла.

Минуту спустя о начатой противником артподготовке доложил и командир 397–го полка майор Поляков. Его дивизион, поддерживающий бригаду моряков, также уже вел огонь.

— Противник переходит в наступление. Огонь своих полков открывайте самостоятельно. О появлении танков и крупных сил пехоты докладывайте немедленно, — приказал я Полякову и Филипповичу.