Следующим утром усилился нажим на нашего соседа— 1–й морской полк. Оттуда доносился нарастающий грохот боя. Гремела канонада и дальше — в стороне Западного сектора. А перед фронтом Разинского полка вдруг стало очень тихо. Это удивляло и настораживало.

Тишина продолжалась недолго. В 10 часов из вражеских окопов поднялись густые цепи солдат. Неожиданно послышались звуки марша. Это застало меня в четвертой роте. Рядом стоял сержант Савченко, тот, что первым после комбата выступил на комсомольском собрании.

— Что это там происходит? — тревожно спросил молодой красноармеец.

— Черт их знает, что они еще выдумали, — проворчал сержант. — Похоже на похороны с музыкой.

— А почему они тогда идут сюда?

— «Чапаева» видел? Помнишь, как там…

— A–а, «психическая», значит. Не получается так, решили попробовать с музыкой? Это даже забавно— мы музыки давно не слышали!

— Забавно, да не очень, — возразил Савченко. — Их будет с полк, а у нас и двух рот нет…

Неприятельские солдаты шли сомкнутым строем. Через равные промежутки в шеренгах — офицеры. За цепями солдат — оркестр.

В окопе появился командир батальона капитан Телятник.

— Ну как, Савченко, готов принять эту процессию?

— Да это, товарищ капитан, пожалуй, легче, чем когда они идут перебежками. Тут только подпускай поближе…

— Нет, Савченко, огонь надо открывать раньше, чем обычно. Иначе не задержать… Нужно уничтожить большую часть метров за двести — полтораста. Ждите сигнала! — И комбат пошел по траншее дальше.

Цепи с оркестром приближались. Командир батальонных минометчиков младший лейтенант Николай Корячко, устроивший свой НП в этом же окопе, разговаривал, не отрывая от глаз бинокля, с командиром полковой батареи лейтенантом Тимофеем Выбыванием:

— Я накрою цепь и пущу несколько мин по оркестру. А ты поддай по левому флангу, мне труднее туда достать. Только одновременно, это тоже имеет значение!..

Минометы — батальонные и полковые — ударили разом. В наступающей цепи и за нею замелькали черные клубы разрывов. Строй дрогнул, сломался было, но первое замешательство быстро прошло. Шагая через убитых, солдаты снова сомкнули ряды и двинулись дальше. Разрывы мин и снарядов передвигались вместе с ними, вырывая из строя солдата за солдатом. А остальные все шли и шли…

Да, такую атаку мы видели раньше только в кино. Но у бойцов не возникло чувство страха. Они воспринимали все это как отчаяние врага, который не может нас одолеть.

Отчетливо доносится барабанная дробь. Над головами офицеров блеснули обнаженные шашки, засверкали лезвия примкнутых штыков. Уже можно различить перекошенные лица солдат, — очевидно, пьяных.

— А что ж музыки‑то больше не слышно? — спохватился все тот же молодой боец.

— Минометчики сыграли оркестру последний марш, — ответил Савченко. — Сейчас мы сыграем остальным, так и быть!

Один пулемет дал длинную очередь — сигнал, по которому открыли огонь все…

Кажется, с каждой секундой солдат в цепи становилось все меньше. Но они, как очумелые, шагали навстречу смерти, вряд ли отдавая себе отчет, что до наших окопов им уже не дойти.

Когда до них осталось метров шестьдесят, разинцы поднялись в контратаку. Цепи сомкнулись и смешались в рукопашной схватке. Несколько минут спустя разинцы уже преследовали бегущего врага.

«Психическая» атака принесла противнику лишь новые потери.

20 августа в командование Чапаевской дивизией вступил генерал–майор Иван Ефимович Петров. Высокий, худощавый, лицо выразительное и часто кажется суровым, движения резкие, отчетливые.

В это время напряженная обстановка создалась на участке 287–го стрелкового полка, и следующим утром, еще на рассвете, генерал Петров был уже там.

Командир второй роты старший лейтенант Иван Федорович Ромашкин знал, что в дивизию назначен новый командир, но никак не ожидал так скоро встретиться с ним на переднем крае. Рота готовилась к отражению очередной вражеской атаки (она, как по расписанию, каждый день начиналась ровно в восемь). Генерал, положив руки на бруствер, рассматривал оборону противника, разговаривая с кем‑то из бойцов. Старший лейтенант представился.

— У вас трудный участок, — сказал ему генерал. Дав несколько советов, он ушел на КП первого батальона.

Противник начал артподготовку. Как только огонь был перенесен в глубину обороны, к нашим окопам двинулась вражеская пехота. В ее цепях виднелись легкие орудия, минометы. Раньше этого не бывало.

— Смотри, командир, так уверены в победе, что даже пушки и минометы с собой тащат, — промолвил политрук роты Прокофий Небрат.

— Да, назад, видно, не собираются возвращаться, — отвечал Ромашкин. — Но ничего.' Пушки нам пригодятся…

Наблюдая за боем с КП батальона, генерал Петров заметно волновался. Враг упорно шел вперед. Остановить его огнем не удавалось.

— Надо контратаковать! — сказал командир дивизии комбату.

Из окопов уже поднимались наши бойцы. Впереди всех — политрук Небрат. В одно мгновение перед цепью противника выросла наша. Грозно сверкнули штыки. И, как бывало не раз, враг не выдержал, повернул назад, а потом и побежал.

Пять противотанковых пушек с запасом снарядов, два миномета, станковый пулемет и много винтовок стали трофеями одной только второй роты.

Разинский полк оставался в Восточном секторе. Здесь появилась свежая неприятельская дивизия — 13–я пехотная. Ее поддерживали пять артиллерийских полков.

Очередная вражеская атака застала меня на КП первого батальона. Комбат Иван Иванович Сергиенко, наблюдавший за полем боя из щели, вдруг грозно прокричал в телефонную трубку:

— Почему молчит пулемет на левом фланге? Немедленно проверьте. Если надо — сами стреляйте!

Это было адресовано командиру роты лейтенанту Ивану Гринцову. Тот побежал по траншее на левый фланг. Положение действительно было опасным. Заметив, очевидно, что огонь там слабее, атакующие фашисты начали сдвигаться к тому краю. А пулеметный расчет был новый, только что прибыл в батальон, и командир роты не успел познакомиться с людьми перед боем.

Добежав до окопа пулеметчиков, Гринцов увидел: первый номер наклонился вперед и не двигается, а второй номер как ни в чем не бывало стоит сзади.

— Далеко еще. Немного поближе пусть подойдут… — сказал пулеметчик не оборачиваясь, совершенно спокойным тоном.

А до вражеской цепи каких‑нибудь семьдесят метров!..

Гринцов не выдержал, закричал:

— Да что ты делаешь? Они же сейчас забросают тебя гранатами! — И готов был оттолкнуть пулеметчика, чтобы самому открыть огонь.

Но в это мгновение пулемет заговорил. Солдаты противника скопились на узком участке. И первая же очередь скосила чуть не половину. Они были так близко, что и спрятаться уже некуда. Последние повалились метрах в тридцати от пулемета. В наших окопах кричали «ура». Такого действия пулеметного огня, кажется, еще никто в роте не видел.

— Молодчина! — воскликнул Гринцов. — Ты только посмотри, сколько там лежит фашистов! Ордена тебе мало!

Пулеметчик наконец повернулся к командиру роты, и тот увидел, что перед ним девушка—загорелая, с круглым веселым лицом, по–мальчишески коротко остриженная.

— Орден это хорошо, товарищ командир, — ответила она улыбаясь. — Только я пришла сюда не ради этого. За спиной — моя Одесса!..

— Как же вы не побоялись так близко их подпустить? — спросил Гринцов, невольно переходя на «вы».

— Верю в своего «максимчика», — сказала пулеметчица и, тряхнув головой, сбросила со лба крупные капли пота.

А капитан Сергиенко был уверен, что это Гринцов, добежав до пулемета на левом фланге, открыл огонь в самую последнюю минуту.

— Не подоспей вы, ворвались бы в окопы, — сказал он Гринцову после боя.

— Нет, товарищ капитан, это не я, это все Нина Онилова — наш новый боец. А я чуть не отшвырнул ее от пулемета — и все бы испортил. У меня бы так не получилось! — откровенно признался Гринцов. И стал восхищаться пулеметчицей: — Понимаете, глаза горят, а сама совершенно спокойна, будто перед ней не фашисты, а картонные мишени… Прямо как чапаевская Анка в фильме!