90–й полк, выведенный пока в тыловой район, получил время для приведения себя в порядок, в чем он весьма нуждался. В ночь на 30 сентября вывели во второй эшелон и 161–й полк. Однако отдыхать ему не пришлось — на следующий же вечер полк вернулся на передний край. Противник сосредоточивал к юго–западу от Одессы крупные силы, и наше командование принимало меры для отражения возможной попытки прорыва к городу с этого направления.
А наш контрудар, не раз откладывавшийся из‑за недостатка боеприпасов, начался только 2 октября. И наносился он теперь с ограниченными целями. Участвовали в нем лишь 25–я Чапаевская и 2–я кавдивизня. Мы поддерживали их со своего левого фланга двумя дивизионами артиллерии.
Атаке предшествовали залпы гвардейского дивизиона «катюш». Они только недавно появились под Одессой. Как действует это новое оружие, на что оно способно, мы знали тогда лишь понаслышке.
Помню, как командир 57–го артполка старый артиллерист А. В. Филиппович, радостно возбужденный, кричал в телефонную трубку на своем НП:
— На позициях противника ничего не видно от дыма!.. Наша пехота поднялась, пошла!..
Огонь «катюш» ошеломил фашистов, заставил еще до подхода нашей пехоты оставить первую траншею. На участке контрудара враг понес большие потери, и наши части продвинулись на километр–полтора.
Среди захваченных трофеев было 44 орудия. Цифра эта покажется особенно значительной, если вспомнить, как небогаты артиллерией были мы сами. Большую часть этих пушек привели на буксире наши танкисты, прорвавшиеся в расположение противника дальше пехоты. Кстати, надо оговориться, что боевые машины, которые мы называли танками, были в основном просто гусеничными тракторами «ЧТЗ», которые одесские рабочие обшили броней.
Наши части врубились в позиции противника клиньями, которые он тщетно пытался срезать. Контрудар в целом был успешным. Но, как я уже сказал, в нем участвовало гораздо меньше сил, чем предполагалось. И цель его заключалась теперь главным образом в том, чтобы ввести противника в заблуждение относительно наших дальнейших намерений. Впрочем, об этом даже мы, командиры соединений, узнали лишь несколько позже.
Утром 5 октября раздался телефонный звонок из штаба армии. Полковник Н. И. Крылов просил меня немедленно приехать. Я сразу понял, что на это есть какая‑то совершенно особая причина: в дневное время командиров дивизий никогда не отрывали от командных пунктов.
При въезде в город бросились в глаза баррикады, перегородившие улицы. Во многих местах мостовые засыпаны битым камнем от разрушенных зданий — людям, видно, уже не до того, чтобы наводить чистоту. Но трамвай ходит, открыты магазины, школьники спешат на занятия, свеженькие афиши рекламируют новые кинофильмы… Все эти признаки продолжающейся обычной городской жизни, на которые раньше можно было не обратить внимания, сейчас кажутся очень важными.
В штабе армии встречаюсь с командирами других соединений и частей. Полковник Крылов объявляет, что ему поручено информировать нас об обстановке, сложившейся на Южном фронте. Бои идут в районе крымских перешейков. Враг пытается ворваться в Крым, и сил 51–й армии, которая там находится, недостаточно для обороны полуострова. В этих условиях становится невозможным дальнейшее обеспечение боевых действий нашей армии на одесском плацдарме. Поэтому Ставка приняла решение оставить Одессу, а Приморскую армию использовать для обороны Крыма…
Когда мы услышали это, в первые минуты никто не мог от волнения вымолвить слова.
Два месяца мы обороняли Одессу, все крепче веря, что сумеем ее отстоять. Под стенами города уже были разгромлены несколько фашистских дивизий. Последние наши контрудары убедительно показали, что, несмотря на неравенство сил, мы способны теснить врага, отбрасывать его назад. В самые тяжелые дни обороны мы твердо знали, что будем стоять насмерть, драться до последнего. О том, чтобы уйти отсюда, эвакуироваться, не было и мысли. И трудно было смириться с тем, что теперь это необходимо, неизбежно.
Информация, которую сделал полковник Крылов, была предварительной, и мы не имели права с кем‑либо ею делиться. И хорошо, что так: требовалось какое-то время, чтобы самим осмыслить неожиданную новость.
В 22 часа 6 октября командиров и комиссаров соединений и частей собрал Военный совет OOP. Контр–адмирал Г. В. Жуков подробно изложил директиву Ставки и дал указания о порядке эвакуации. Тогда предполагалось, что из‑за недостатка транспортов придется эвакуировать дивизии поочередно, причем нашу — последней. Жуков подчеркнул, что она должна стойко обороняться до конца.
Потом настали день и час, когда можно было довести все это до командиров и комиссаров полков. Глухой ночью собрались они на КП дивизии (уже перенесенном из Холодной Балки в Усатово, ближе к городу). Я познакомил их с обстановкой, с решением Ставки… В темном, почти не освещенном помещении (наш движок не действовал) наступила тягостная тишина. Белевшие передо мною лица боевых товарищей отражали те же чувства, которыми был охвачен и я, когда узнал то, о чем сообщил теперь им.
Но я верил, что сознание воинского долга и привычка повиноваться приказу помогут им побороть это вполне понятное волнение, сосредоточиться на практических задачах. А задачи были нелегкие — сочетать стойкую оборону с подготовкой к оставлению своего рубежа, исключив возникновение какой бы то ни было паники. Следовало быть готовыми и к тому, что ориентировочные сроки эвакуации могут резко измениться в случае осложнения обстановки.
Я рассказал, как мыслится организовать выход из боя, погрузку на корабли. Но еще далеко не все было ясно мне самому. Вывод войск с изолированного приморского плацдарма, оказавшегося в глубоком тылу врага, был делом совершенно новым, в котором никто из нас не имел опыта.
Эвакуация Приморской армии началась с отправки 157–й стрелковой дивизии, прибывшей меньше месяца назад. Как самая полнокровная, лучше всех других оснащенная, она была особенно нужна в Крыму.
В эти дни генерал–лейтенанта Г. П. Софронова, тяжело заболевшего, сменил на посту командарма генерал–майор И. Е. Петров, командовавший последние недели Чапаевской дивизией. Уточнив транспортные возможности, он выдвинул новый вариант эвакуации армии: не последовательный, а одновременный вывод из боя всех соединений (под прикрытием арьергардов), форсированный марш войск к порту, предельно быстрая погрузка, на транспорты, выход которых в море прикрывает авиация с крымских аэродромов.
Этот план был рассчитан на то, что наши действия окажутся для противника внезапными (при постепенной эвакуации вероятность ее раскрытия врагом была очень велика), и позволял в случае успеха полностью сохранить личный состав. Но он требовал исключительной организованности, продуманности всех деталей, тщательной, скрытной подготовки. И приходилось жертвовать многим из армейского имущества, ибо перевезти его за несколько часов в порт и погрузить не было никакой возможности. Да и не хватило бы для этого транспортов.
10 октября новый командарм приехал ко мне на КП, чтобы посоветоваться по поводу всего этого. Я решительно поддержал его план, в котором видел большие преимущества. Как мне известно, Иван Ефимович Петров, прежде чем принять окончательное решение, советовался и с другими командирами дивизий.
12 октября Военный совет армии отдал приказ об общей эвакуации войск в ночь на 16 октября. Мне он был вручен 14–го. Начало отхода главных сил назначалось ца 19 часов, арьергардов— на 21 час. Главные силы должны были закончить погрузку на транспорты в 2 часа ночи, части прикрытия — в 4 часа.
Таким образом, марш в порт и погрузку дивизии предстояло провести примерно за шесть–семь часов, и притом в темноте. Таким же временем располагали снимавшиеся с фронта одновременно с нами 25–я и 421–я дивизии, другие части армии и Одесской военно–морской базы.
К моменту получения приказа с точными сроками эвакуации подготовка к ней в основном была закончена. Мы провели ее, продолжая бои. 9 октября началось и к 12–му было окончательно отражено очередное наступление противника, вновь пытавшегося прорвать нашу оборону. Чтобы враг ничего не заподозрил, нужно было и впредь поддерживать установившийся режим огня, освещать передний край противника ракетами, делать все, что делалось на фронте обычно.
