Рмаркритские женщины не обрывали связи с внешним миром окончательно. К ним можно было обратиться за помощью, за советом. Прожив длинную жизнь, они приобретали опыт и мудрость, которыми делились по мере необходимости. Разумеется, обращаться к ним следовало только в самом крайнем случае. Беспокоить Тихое Пристанище по пустякам было не принято.

Вдоль тропы стояли каменные скамейки. Гвидо присел на одну из них и стал смотреть на возвышающиеся впереди стены. Как и в предыдущие разы, Гвидо пытался угадать, не наблюдает ли Елеань за ним из какого-нибудь скрытого витражом окна. Она назначала день и час встречи и наверняка поджидала его, смотря на дорожку.

Скамейки, конечно же, были поставлены здесь не для того, чтобы можно было с комфортом разглядывать стены Тихого Пристанища. Да и невозможно было ничего увидеть за узорчатыми цветными стеклами. Приходящий сюда за советом должен был, прежде чем постучится в высокие ворота, посидеть и подумать. Сперва о том, достаточно ли важно его дело, чтобы нарушать покой почтенных женщин. Потом, если дело действительно важно, то пришедший мог бы посидеть и подумать, как ему лучше сформулировать просьбу. А уже перед самым последним подъемом, почти у ворот, полагалось просто посидеть и постараться успокоить свои мысли и чувства (а кому надо — и дыхание), прогнать ненужные страсти, чтобы в сдержанном почтении ступить на двор приюта. Это было традицией, которую соблюдал на Илуо каждый.

В первый раз Гвидо поднимался по этой тропинке через пару недель после того, как Елеань покинула его. Елеань сказала, что ей пора оставить его и поселиться в Тихом Пристанище, всего за несколько дней до ухода. Гвидо растерялся. Он и представить себе не мог, что нечто подобное однажды произойдет, хотя еще в самом начале замужества Елеань предупредила, что все рмаркритки уходят жить в Приют после того, как им исполняется 130 лет. Но Гвидо не пришло в голову отнестись к ее словам серьезно. Не то, чтобы он не торопился вникать в обычаи принявшего его общества. Просто он не знал, даже представить не мог, сколько лет его жене. Решил, что к тому времени, когда ей исполнится 130 — его уже в живых не будет. Елеань всегда выглядела прекрасно. Маленькая утонченная рмаркритская женщина, которая по земным меркам не выглядела и на тридцать. Елеань поняла тогда, что он ее не понял, но почему-то не стала ничего объяснять.

Никакого повода в тот первый раз у Гвидо не было. Он выдумал повод. Он должен был сам убедиться, что с его женой все хорошо, что она жива и здорова. Да и трудно было землянину согласиться с чуждыми обычаями, в которых он не видел смысла. Он даже хотел удержать Елеань силой, не пустить ее уйти. Но рмаркритка объяснила ему, что по их обычаю, если женщина не явилась в приют в положенный срок, она лишалась права приходить туда вообще и оставалась в миру, что для нее было большим позором. Если так произойдет, Елеань вынуждена будет скрываться в своем доме, не смея никому показаться и отвергнутая родственниками и друзьями. Если Гвидо согласился принять их обычаи, он не должен препятствовать ей уйти вовремя.

Смириться с ее уходом было необходимо. Но смириться не получалось. Поэтому он и придумал тогда "дело", по которому мог обратиться к Елеань. И пришел. Она прекрасно поняла его и не осудила. Постаралась успокоить, как могла и долго убеждала, что ей хорошо в Приюте и что ему не надо волноваться за нее. Настало время для Гвидо привыкнуть к положению одинокого хозяина дома.

Он мог бы покинуть Илуо, оставить вместо себя управляющего, вернуться на Землю, даже жениться, потому что теперь у него все равно что не было жены. Но Гвидо этого не сделал.

В свое время Елеань познакомила его со своими многочисленными родственниками, которые понимали ее согласие стать женой землянина и не возражали этому. Гвидо хорошо приняли. Он умел вести себя естественно и легко сошелся со всеми этими людьми, среди которых внешне очень сильно выделялся. "Как опора высоковольтной линии среди телеграфных столбов", — сказал бы Гвидо Паверс. Невоспитанный Гвидо Паверс. Тот, который много лет назад крайне свирепым способом заступился за честь рмаркритки. Или тот, который проработал пять лет на марсианских рудниках. Но сегодняшний, воспитанный Гвидо Паверс, принятый рмаркритским обществом, не стал бы сравнивать и ограничился бы тем, что сказал: "Внешнее отличие — не главное".

Гвидо постарался вникнуть в рмаркритскую жизнь, которая внешне не была чем-то радикально отличным от жизни землян. На первый взгляд рмаркриты были всего лишь более вежливые, утонченные и воспитанные. Особенно если сравнивать с той средой, в которой вырос Гвидо. Но умение не ковырять в носу, не вытирать об себя руки и правильно держать столовый прибор — не такая уж сложная наука. А врожденное чувство такта и умение наблюдать и делать выводы помогло Гвидо справиться с остальным.

Елеань жила в Приюте, а Гвидо руководил фамильным производством по выращиванию местной водоросли (из которой делали препараты, способствующие регенерации тканей), принимал у себя гостей, посещал когда надо родственников жены. И по прежнему не оставался в стороне от их проблем, потому что теперь это была и его семья тоже.

Второй раз Гвидо привели в приют дела одного из родственников Елеань, которому оказалось проще попросить совета через Гвидо. Они как обычно поговорили через плотную тканую загородку, через которую можно было лишь слышать голос, да уловить смутный силуэт. Хотя насчет силуэта Гвидо не был уверен. Может быть, он очень хотел увидеть силуэт Елеань и поэтому ему казалось, что он его видит.

Несколько следующих лет Гвидо не нарушал покой Тихого Пристанища. Но сегодня Елеань позвала его сама. И Гвидо Паверсу не нужно было размышлять о том, как бы поточнее и покороче изложить суть дела. Но он не стал нарушать традиции и сидел теперь на каменной скамейке, разглядывая склон и стену и стараясь угадать, смотрит ли жена на него из этих непроницаемых для чужого взгляда окон.

За своим компьютерным пультом На-Ла могла сидеть до полного одурения. Точнее, землянин бы одурел уже тогда, когда гениальный хакер Наала-Дала только "входила во вкус". Единственно, что иногда мешало На-Ле — это чувство голода. Когда оно становилось слишком назойливым, кадийка выбиралась из-за пульта и некоторое время бродила в поисках пищи. Но если ничего не находила — не расстраивалась и возвращалась за пульт.

Чаще всего, впрочем, кто-нибудь из братьев вовремя замечал ее поиски.

— Что-то На-Ла по коридору бродит. Наверное есть хочет, — замечал Рек (или Датч). — Пойду дам ей что-нибудь, пока она не передумала.

На этот раз на "Медузе" проходила последняя проверка всех систем после ремонта, поэтому пища готовилась вообще крайне нерегулярно. И не одна На-Ла рисковала остаться голодной. Периодически кто-нибудь из братьев, рассвирепев, забегал на камбуз, хватал из холодильника мясной полуфабрикат и совал его в печку. После чего убегал и забывал. К счастью, печка была автоматическая и еде не грозило превратиться в угольки. Зато грозило остыть и пролежать несколько часов в готовом виде. Потом свирепел другой, прибегал на камбуз, хватал из холодильника следующий полуфабрикат, открывал печку и обнаруживал, что там давно уже что-то лежит. После громкого негодования по этому поводу замороженный продукт бросался обратно в холодильник, а готовый выкладывался на тарелки. И дальше происходило самое интересное: тарелки начинали кочевать по кораблю. Сперва одна из них приносилась в кокпит, где в этот момент На-Ла обнаруживала, что одна из линий передачи на двигатели не откликается на запрос. Тарелка бросалась на край пульта — и оставалась там на неопределенное время. Потом вторая тарелка из камбуза непонятным образом перемещалась в кают-компанию, где и оставалась посреди чехлов от разных точных приборов, которые в этот момент были задействованы в наладке систем. Третья тарелка пропадала в неизвестном направлении так незаметно для всех членов экипажа, что потом возникал спор: была ли она вообще.