Прочтя это письмо, Фауст мрачно взглянул на небо и воскликнул:

— Он твой наместник на земле, носит твое имя. Твои народы поклоняются ему, верующие в тебя молят его об отпущении грехов в то самое время, как он сам их истребляет! Убийца и кровосмеситель стал твоим наместником на земле! Тираны (я видел их во множестве!) бичуют и душат твои народы, а ты спишь, и они еще зовут тебя своим отцом. Неужели потух уже весь огонь в недрах проклятой земли? Ты погасил его? Или он не может прорваться сквозь ее толстую кору, чтобы покарать безумных, гнусных преступников? Или ты исчерпал уже всю материю, рождающую гром? Или рассеялись все искры, которыми ты некогда, как огненным дождем, засыпал целые города? Неужели ты совершенно отвратил свой взор от рода человеческого, неужели люди так же мало достойны твоей мести, как и твоей отеческой заботы?

Дьявол посмеялся над этим надгробным словом и повел возмущенного Фауста в Ватикан, где они нашли папу, чрезвычайно довольного успехами своего оружия. Он уже приказал заманить в ловушку Альвиано и Санта-Кроче, последних Орсини, а также остальных кардиналов и архиепископов и с нетерпением ожидал развязки. Весь Рим спешил к нему с поздравлениями. Намеченных лиц захватили в Ватикане, разместили по тюрьмам и тайно казнили, а телохранители папы грабили в это время их дворцы. Только кардинал Орсини был отправлен в замок святого Ангела^{100} и в первые дни пользовался разрешением получать пищу из кухни своей матери. Но когда папа узнал, что, уже будучи арестован, кардинал продал за две тысячи скуди^{101} один из своих виноградников и что он обладает бесценной жемчужиной необычайной величины, он лишил его этой милости. Мать некогда великих и могучих Орсини, переодевшись в мужское платье, отнесла папе эти две тысячи скуди и жемчужину. Он взял то и другое правой рукой, а левой дал знак казнить кардинала. Эта подробность привела Фауста в неистовый гнев, и дьяволу пришлось пустить в ход все свое остроумие, чтобы заставить Фауста снова разумно мыслить. Фауст требовал, чтобы дьявол уничтожил весь Ватикан вместе со всеми Борджа, ибо только таким образом, по его мнению, можно было отомстить этим чудовищам за гнусное поругание человечества.

Дьявол ответил ему:

— Фауст, я хотел это сделать, но мне не удалось.

Ф а у с т: Вот как? Но почему же?

Д ь я в о л: Помнишь опасность, которая недавно угрожала Александру?

Ф а у с т: Помню! О, как я ненавидел случайность, которая спасла его от смерти!

Д ь я в о л: Случайность? Спасение? Смерть?.. Что кроется за этим шумящим потоком слов? Какой ты философ, если способен что-нибудь видеть за ними? О, люди! О, разум! Нет, Фауст, это я, желая тебе угодить, был той случайностью, которая его чуть не погубила! Ты ведь помнишь, что велел мне его уничтожить. Но спасение было послано той рукой, о силе которой я еще и теперь думаю со страхом.

Ф а у с т: Адский комедиант! Погоди, я выведу тебя на чистую воду! В какие гибельные сети ты на этот раз завлекаешь мое неразумное сердце?

Д ь я в о л: Завлекаю тебя в сети? Я? Глупец! Не твой ли собственный дух сплетает их в глубинах твоего сердца? Гордись тем, что твоя мудрость и твоя глупость принадлежат тебе одному. Я не настолько самоуверен, чтобы хвалиться своим влиянием там, где в нем так мало нуждаются. Помнишь ты дикую бурю, которая с градом и громом пронеслась недавно над Римом?

Ф а у с т: Помню!

Д ь я в о л: Я мчался на крыльях воющей бури, с грохотом влетел в дымовую трубу Ватикана, разбил ее и вместе с крышей обрушил на золотой потолок комнаты, в которой сидел Александр, замышляя новые злодеяния. Это было в тот самый час, когда в соборе шла служба. Над его головой рухнули балки. Я ждал, что они раздавят его. Но вдруг я увидел, что они повисли над головой грешника. Поддерживаемые могучей рукой, они висели на тонких нитях паутины. А он, как бы в предостережение, получил только легкую рану. Фауст, я сам видел, как эта чудовищная тяжесть качалась на тончайшей нити. Ужас объял меня, и я уже хотел скрыться от света.

Ф а у с т: О, если б я мог рассчитаться с тобой, проклятый, за твою половинчатую услугу, за твой ядовитый рассказ, как того требует мое возмущенное сердце!

Д ь я в о л: Попытайся! Я говорю тебе, что таков порядок вещей на земле. Нужно, чтобы Александр совершил еще больше преступлений. Бдительное провидение спасло его только для того, чтобы он стал еще смелее в своих злодеяниях. Этим он, вероятно, способствует каким-то тайным целям, которые лишь в будущем станут явными.

Ф а у с т: А как же те, кого он обрекает на страдания?

Д ь я в о л: Да, вот тут твоя высокая мудрость оказывается в затруднительном положении. Это удочка, на которую ваша философия всегда ловит отважных мыслителей, таща их за собой, пока они не задохнутся. Успокойся, Фауст, скоро тебе все станет ясно, и этот папа тоже от меня не уйдет. Подобно тому, как я всегда чувствую даже самую слабую вспышку грешного порыва, так я предчувствую и час его падения. Тебе это доставит огромное удовольствие! Но утешит ли это тех, кто из-за него пострадал?.. Эх!

Дьявол подливал масло в огонь, и теперь ему было уже легко доказать Фаусту, что не он, дьявол, а само небо должно противоборствовать злу. Он развивал эту тему с таким блеском, что совершенно излечил Фауста от безумия, но при этом заразил его новой, еще более опасной болезнью: Фауст теперь вполне убедился, что человек — только жалкий раб, а господь, его творец, — жестокий деспот, который радуется безумию и преступлениям людей, потому что грехи дают ему основание строже их наказывать. Мало того, Фауст поверил, что, желая иметь больше поводов для возмездия, бог умышленно вложил в человеческое сердце склонности, мешающие счастью человека. Добродетельных и праведных людей Фауст стал считать глупцами, брошенными на растерзание и съедение тем, кто воплощал собою зло, но его страшно мучил рассказ Левиафана о чудесном спасении папы, которое весь Рим подтверждал и которого никто в Риме не понимал.

Когда Борджа узнал, что папа уже осуществил свой план, он велел задушить всех пленников, не исключая и юного Астора, и триумфатором въехал в Рим, после чего стал делить с папой и братьями добычу, захваченную в разграбленных замках.

Вскоре состоялась свадьба Лукреции. Она была отпразднована с чисто азиатской роскошью, и каждый римлянин стремился внести свою долю в это великолепие. В день бракосочетания в городе звонили все колокола, на возвышенности замка святого Ангела гремела артиллерия. Были устроены бои быков, на подмостках ставились безнравственные комедии, и опьяненный народ кричал перед Ватиканом: «Да здравствует папа Александр! Да здравствует Лукреция, герцогиня д’Эсте!» Фауст кричал вместе с остальными и спросил дьявола:

— Если этот крик донесется до небесного свода вместе с воплями убиваемых, кому поверит предвечный?

Дьявол потупился и промолчал.

На воскресный вечер, в завершение торжественного бракосочетания, Александр с согласия Лукреции назначил представление, примера которому еще не было в летописях человеческих гнусностей. В ярко освещенном зале папа восседал со своей дочерью на бархатном диване. Фауст, дьявол и другие избранные лица, получившие приглашение, стояли вокруг них. Вдруг распахнулись двери, пятьдесят обольстительных, совершенно обнаженных куртизанок вошли в зал, и под страстный шепот флейт они исполнили танец, описать который не позволяет приличие, несмотря на то, что все движения были придуманы самим папой. По окончании танца его святейшество подал знак к состязанию, описать которое уже и вовсе невозможно. Для того чтобы раззадорить состязающихся, папа держал в руках приз, предназначенный победителю. Беспристрастные римляне провозгласили наконец победителем Фауста. Лукреция осыпала его поцелуями, увенчала розами, а папа поднес в награду бравому германцу золотой кубок, на котором Лукреция велела выгравировать изображение школы сладострастия. Фауст подарил потом этот приз самому ловкому из своих сводников, одному венецианскому монаху, а много позднее божественный Аретино^{102} увидел этот кубок и воспроизвел изображенные на нем сцены в своих пресловутых диалогах. Впрочем, эта победа дорого обошлась Фаусту, так как вместе с последними своими физическими силами он истощил и остаток душевных сил. Дьявол понял, что Фауст окончательно созрел для его цели, и приветствовал свою жертву громким ликующим возгласом.