Произнеся эти слова, Фауст в сопровождении дьявола удалился.

Бессердечие епископа и его гостей, в котором Фаусу убедился, когда рассказал о Рупрехте, и отношение епископа к судьбе несчастных крестьян заронили в душу Фауста первые семена мрачного озлобления. Он припоминал все пережитое раньше и все, что он увидел с того дня, как заключил свой союз с дьяволом, и понял, что всюду, куда бы он ни обращал взор, были только жестокость, обман, насилие, пороки и готовность совершить любое преступление ради золота, славы и наслаждений. Фауст тяжело вздохнул и обратил влажные от слез глаза к небу:

— В сердце каждого человека, от мала до велика, вложил ты жажду счастья и наслаждений, каждого научил различать справедливое и несправедливое. Ты создал всех людей равно чувствующими и боль и радость. Почему же кто-то один, избранный, облеченный властью, может оскорблять эти чувства и попирать всеми признанные права? Как смеет человек перед твоими очами так терзать другого человека?

Фауст уже готов был считать, что причина этого заложена в самом человеке, но его беспокойный, склонный к скептицизму ум, его воображение, так легко уносившее его от обыденной жизни, и его возмущенное, полное горячего сострадания сердце теперь уже порывались, хотя еще и безотчетно, возлагать на столь терпимого творца вселенной если не вину, то, во всяком случае, ответственность за все то, что приводило Фауста в негодование. Этому неясному чувству нужен был только еще один сильный толчок извне, чтобы привести ум Фауста в окончательное смятение, и дьявол заранее радовался, предвидя катастрофу. Фауст еще надеялся, что, как только он окажется при дворе знаменитого государя, его душа быстро успокоится, а спутник охотно оставлял его в этом заблуждении.

К вечеру они прибыли в город и увидели, что вокруг башни, в которой приговоренные к казни проводили свою последнюю ночь, собралась огромная толпа. Заметив, что одни взволнованно, а другие печально смотрят на эту башню, Фауст спросил о причине их беспокойства. Из толпы послышались крики:

— Там наверху, в этой башне, находится наш заступник, друг свободы, защитник народа и враг угнетения, доктор Робертус! Жестокий министр, его друг, приговорил Робертуса к смерти, и завтра он должен быть казнен за то, что так смело защищал нас от министра!

Эти слова запали в душу Фауста. Он составил себе высокое мнение о человеке, который, рискуя жизнью, выступил мстителем за попранные права человечества. И так как Фауст только что был свидетелем последствий, к которым приводят деспотизм и насилие, то он попросил дьявола немедленно провести его к доктору Робертусу. Дьявол отвел Фауста в сторону, они взлетели на башню и прошли в тюрьму, где томился борец за свободу. Гордые, смелые и мрачные черты лица человека, который предстал перед ними, могли оттолкнуть кого угодно, но на Фауста лицо доктора Робертуса произвело совсем другое впечатление: он был поражен спокойствием и хладнокровием узника в этот решительный час, и перед его воображением, воспламененным всем, что он слышал и видел, предстал образ великого человека. Доктор, казалось, вовсе не был поражен внезапным появлением Фауста и дьявола. Фауст подошел к Робертусу и сказал:

— Доктор Робертус, я пришел для того, чтобы из ваших собственных уст услышать эту историю. Не думайте, что н сомневаюсь или не верю ей, — ваш вид подтверждает мне все, что я о вас слышал. Я уверен, что вы падете жертвой насилия, которое угнетает человечество и которое вызывает у меня такое же негодование, как и у вас. Я пришел предложить вам свои услуги, ибо я могу, хоть это и кажется невероятным, выручить вас из этого печального положения.

Доктор холодно взглянул на него, склонил голову на руку и ответил:

— Да, это правда, я действительно жертва насилия и деспотизма, и мне особенно больно то, что я погибну от руки коварного друга, который губит меня не столько в угоду своим деспотическим принципам, сколько просто из страха и зависти. Я вас не знаю и не знаю, можете ли вы меня спасти, но мне важно, чтобы люди, подобные вам, узнали о докторе Робертусе, кровь которого прольется завтра во имя свободы. С ранней юности в моей груди жил дух благородной независимости, которому человек обязан всем, что есть в нем великого. В моей душе рано проснулось возмущение против насилия и угнетения, примеры которых я видел своими глазами и о которых читал в истории. Я приходил в ярость и часто проливал гневные слезы, чувствуя себя не в силах отомстить за все страдания человечества. Из истории благородных греков и римлян я понял, себе на муку, как высоко может подняться человек, если тираны не препятствуют развитию тех великих сил, которые даны человеку природой. Только не считайте меня одним из тех безумцев, которые называют «свободой» право всякого человека делать все, что ему вздумается. Я знаю, что силы людей различны и что именно они должны определять положение каждого человека в обществе и государстве. Но когда я стал искать законы, которые обеспечивали бы каждому индивидууму его общественное положение, его имущественное состояние и личную независимость, я нашел лишь дикий хаос, — деспотизм умышленно создал его, чтобы неограниченно властвовать над жизнью и судьбой подданных. Сделав это открытие, я понял, что человечество — это бессловесное стадо, против которого сговорилась банда разбойников, условившаяся грабить и душить это стадо на основании законов, охраняющих лишь ее собственную выгоду, банда, которая не признает при этом власти никаких законов над собой. Разве есть на земле закон, сдерживающий власть имущих? Не безумие ли, что именно тот, кто облечен властью, так легко приводящей к своеволию и злоупотреблению страстями, не подчинен никаким законам и не признает над собой никакого судилища, которое могло привлечь его к ответственности? Может быть, вы считаете, что судилище — это небо? Допустим, что так, однако это не мешает властителям чувствовать себя великолепно, а их судья, видимо, глух к воплям обездоленных. Горе близко, а обещанная кара где-то далеко, в веках. Согласитесь, что это плохо вяжется с чувствами и природой человека.

Фауст внимательно слушал. Он нахмурился и провел рукой по лбу. Дьявола же оратор, по-видимому, очень забавлял. Доктор Робертус продолжал свою речь:

— Исступленное негодование, которое овладело мною после этого открытия, делает честь моему сердцу, и меня не тревожит, что враги обвиняют меня в недостатке ума. А что такое ум, по мнению людей, как не слепое подчинение, подлость, лесть, готовность любыми средствами достигнуть высокого положения, лишь бы только добраться до него, чтобы потом, вкупе с другими, грабить и притеснять? Это и называется у людей «быть умным». Но человек, подобный мне, идет к счастью иными, более чистыми путями. Моя беда заключается в том, что еще на школьной скамье я был связан тесными узами дружбы с нынешним министром. Он обладает характером, необходимым для того, чтобы занять высокое положение в обществе. Еще в юности он стремился привлечь к себе внимание такими взглядами, которые совершенно противоположны моим: он так же настойчиво защищал деспотическую форму правления, как я осуждал ее. Мы спорили на эту волнующую тему с глазу на глаз и публично. В споре я всегда был сильнее его, и если я, что вполне возможно, привлекал на свою сторону угнетенную часть человечества, то ему, что еще более понятно, удалось расположить к себе всех, кому выгодно деспотическое порабощение угнетенных. А так как именно эти люди обладают властью и силой, необходимыми, чтобы открыть своим единомышленникам доступ к счастью и высоким постам, то мой друг скоро выдвинулся, пошел в гору и занял высший государственный пост, в то время как я оставался в нищете, всеми презираемый и угнетенный. Гордец всячески старался приблизить меня к себе, предлагая мне то одну, то другую должность, но я прекрасно понимал, что этим он хотел дать мне почувствовать свою силу. Для полного торжества ему нужно было, чтобы человек моих убеждений признал его своим покровителем и, таким образом, открыто поддержал бы установленный им жестокий образ правления. Кроме того, хитрец хотел вызвать недоверие ко мне в глазах народа, который меня любил. Но я оставался верен своим принципам, и при каждом новом повышении моего друга я еще с большим ожесточением нападал на него за несправедливые действия. Вы сами понимаете, что, будь он способен на возвышенные чувства, эта благородная борьба должна была бы внушить ему уважение к человеку, который вел ее с таким упорством и бесстрашием, несмотря на то, что подвергался грозной опасности. Но на него она оказала обратное действие. После каждой моей новой речи он ненавидел меня все сильнее. Месяц тому назад я очень резко выступил против него в одном из своих сочинений, в результате чего перед его домом собрался народ, который угрожал ему, громко называя мое имя. Тогда он показал мое сочинение государю, тот назначил тотчас суд, и я был приговорен к смерти. Таково правосудие тиранов, но голос человечества меня оправдает. Вот моя история, и больше вы от меня ничего не услышите. Я умру, ни о чем не жалея. Мне только больно, что я не мог разорвать цепи, в которые заковано человечество. Я согласен принять от вас помощь, если это в вашей власти. Но знайте, что от врага я охотнее приму смерть, чем милость. Если вы мои враги, то лучше оставьте меня и возвращайтесь в рабство, а я уйду в мир вечной свободы.