Фауст простился со своей семьей. На этот раз слез было пролито не много, только старый отец печально читал сыну душеспасительные наставления.

Когда Фауст и дьявол переезжали мост через Рейн и Фауст, вспоминая ночную сцену, высмеивал настоятельницу, он увидел вдали тонущего человека, который из последних сил боролся со смертью. Фауст велел дьяволу немедленно спасти этого человека. Многозначительно посмотрев на Фауста, дьявол ответил:

— Фауст, подумай, чего ты требуешь. Ведь это юноша, и, может быть, и для тебя и для него будет лучше, если жизнь его окончится теперь.

Ф а у с т: Дьявол, готовый творить одно только зло, неужели ты хочешь заставить меня противиться голосу природы? Иди и спаси его!

Д ь я в о л: Ты, вероятно, не умеешь плавать. Хорошо! Но знай, все последствия падут на твою голову. Настанет день, когда ты пожалеешь об этом.

Он пошел к реке и спас юношу. Фауст утешал себя тем, что хорошим поступком искупил ночной грех, а дьявол смеялся над этим сомнительным утешением.

События, уже пережитые Фаустом, должны были, по замыслу дьявола, подготовить его душу к страшным жизненным бурям, которые дьявол, хорошо знавший людей, с уверенностью предвидел заранее.

Все, что Фауст до сих пор наблюдал, заронило в его душу только сарказм и горечь, но события, о которых нам придется говорить теперь, нанесли ему такие глубокие раны, которых ум его не мог уже ни вынести, ни залечить. И действительно, только дьявол, душегуб и сеятель людского горя, мог смотреть на них без содрогания.

Оживленно беседуя, Фауст и его спутник скакали вдоль берега Фульды. Близ одной деревни они увидели крестьянку, сидевшую с детьми под большим дубом. Их бледные, безжизненные лица были воплощением страданий и тупого отчаяния. Фауст, на которого и слезы и радость действовали быстро, поспешил к этим несчастным и спросил их, какое горе их постигло. Женщина долго глядела на него в упор, не произнося ни слова. Лишь мало-помалу, под ласковым взглядом Фауста, сердце ее оттаяло. Плача и всхлипывая, она рассказала ему следующее:

— Нет на свете никого несчастнее меня и моих детей. Три года мой муж не мог платить податей князю-епископу. В первый год помешал неурожай, на второй — дикие кабаны епископа сожрали посев, а на третий год его охотники промчались по нашим полям и вытоптали всходы. Староста постоянно грозился описать наше имущество, и вот сегодня муж решил поехать во Франкфурт и продать там откормленного теленка и последнюю пару волов, чтобы уплатить налог. Когда он выезжал со двора, явился управляющий епископа и потребовал теленка для княжеского стола. Муж стал говорить о нашем несчастье, просил подумать о том, как несправедливо отбирать у него даром теленка, за которого во Франкфурте ему хорошо заплатят. Управляющий ответил: крестьянам хорошо известно, что они не имеют права что бы то ни было увозить за пределы владений епископа, пока не уплатят податей. Явился староста в сопровождении стражников и, вместо того чтобы помочь мужу, велел выпрячь волов. Управляющий забрал теленка, а меня и детей стражники выгнали из дома. Пока они увозили наше имущество, муж мой в отчаянии перерезал себе в сарае горло. Взгляните, там под простыней лежит его тело. Мы сидим здесь и стережем труп, чтобы дикие звери его не сожрали, так как священник отказывается его хоронить.

Она сорвала белую простыню, покрывавшую мертвеца, и упала без чувств. При виде этого страшного зрелища Фауст в ужасе отпрянул. Крупные слезы закапали из его глаз, и он воскликнул:

— О человечество! Неужели такова твоя судьба?

Обратив взор к небу, он продолжал:

— Для того ли ты дал жизнь этому несчастному, чтобы твой служитель довел его до самоубийства?

Фауст снова прикрыл труп, бросил женщине золото и сказал:

— Я иду к епископу и расскажу ему эту печальную историю. Они должны похоронить вашего мужа, вернуть вам ваше имущество и наказать злодеев.

Этот случай так взволновал Фауста, что они уже успели подъехать к епископскому дворцу, а он все еще не мог найти слова, чтобы выразить свое негодование. Их приняли очень любезно и пригласили к столу. Князь-епископ оказался человеком во цвете лет и необычайной толщины. Казалось, будто его нервы, сердце и душа совершенно заплыли жиром. Никогда и нигде он не испытывал никаких ощущений, кроме как только за едой. Его единственным живым органом был язык, и он знал только одно несчастье: если заказанное блюдо не удавалось. Стол был накрыт необычайно богато, и Фауст, которого дьявол не раз угощал из своей волшебной кухни, должен был признать, что тонкостью вкуса епископ превзошел даже адских мастеров кулинарного искусства. На середине стола среди прочих блюд красовалась жирная телячья голова, любимое кушанье епископа. Хозяин был так поглощен едой, что не произнес еще ни одного слова. Вдруг неожиданно для всех заговорил Фауст:

— Милостивый господин! Прошу вас простить меня, если я немного испорчу ваш аппетит, но я не могу смотреть на эту телячью голову, не рассказав вам ужасную историю, которая произошла сегодня неподалеку от вашего дворца. Я надеюсь на вашу справедливость и христианское милосердие и верю, что вы не преминете восстановить правосудие и позаботитесь о том, чтобы впредь ваши подчиненные не смели так неслыханно оскорблять человечество.

Епископ удивленно поднял глаза, посмотрел на Фауста и осушил свой кубок.

Волнуясь и негодуя, Фауст рассказал историю несчастного крестьянина, но, казалось, никто из присутствующих его не слушал. Епископ спокойно продолжал есть.

Ф а у с т: Мне кажется, я обращаюсь к епископу, пастырю стада своего, и сижу за столом с наставниками и проповедниками религии и христианской любви. Так ли это, господин епископ?

Епископ с досадой снова взглянул на Фауста, велел позвать управляющего и спросил его:

— Что это за история с мужиком, который как дурак перерезал себе горло?

Управляющий улыбнулся, повторил рассказ Фауста и прибавил:

— Я взял у него жирного теленка, потому что это превосходное украшение для вашего стола, а франкфуртцам, которым этот болван хотел его продать, больно жирно будет есть такого теленка. Староста наложил арест на его имущество, потому что этот крестьянин всегда был плохим хозяином и уже три года не платил податей. Вот и все, милостивый господин. Клянусь вам, что я и впредь не допущу, чтобы крестьяне увозили из наших владений то, что может пригодиться нам самим.

Е п и с к о п: Ты совершенно прав. (Обращаясь к Фаусту.) Чего вы хотите? Вы же видите, он превосходно поступил, отняв теленка у этого мужика. Или, по вашему мнению, франкфуртцы должны есть жирных телят с моей земли, а я — тощих?

Фауст хотел ответить.

Е п и с к о п: Послушайте-ка, вы! Пейте, ешьте и молчите. Вы первый человек, осмеливающийся говорить за моим столом о мужиках и прочей сволочи, и если бы ваша одежда не изобличала в вас дворянина, я мог бы подумать, что вы сами родом из нищей братии, так горячо вы за нее заступаетесь. Знайте, что крестьянин, который не может платить податей, поступает вполне разумно, если перерезает себе горло, как разумно поступали бы и другие, если бы молчали, вместо того чтобы портить нам аппетит глупой болтовней. Управляющий! Телячья голова превосходна…

У п р а в л я ю щ и й: Это теленок Ганса Рупрехта.

Е п и с к о п: Ах, так! Придвинь-ка мне блюдо и подай подливу. Я отрежу себе от этой головы ухо. Да! Это кушанье несомненно понравится и крикуну на том конце стола.

Управляющий поставил блюдо перед епископом. Фауст шепнул что-то дьяволу на ухо, и в то мгновение, когда епископ прикоснулся ножом к телячьей голове, она превратилась в окровавленную голову Ганса Рупрехта, дико и страшно глядевшую на епископа. Епископ уронил нож и, потеряв сознание, упал навзничь. Все общество окаменело от ужаса.

Ф а у с т: Так вот, господин епископ и почтенные патеры, пусть эта голова прочтет вам проповедь о христианском милосердии.