В архиве министерства просвещения хранится несколько дел, в которых Клингеру указывалось на неуместность его ходатайства об издании той или иной книги. Так, например, одно из них содержит документы, касающиеся жалобы Дерптского университета на запрещение Лифлялдским губернским правлением книги «О положении крестьян в Лифляндии и Эстляндии» («Yon dem Zustande der Bauern in Liv-und Estland»). Автор этой книги Густав Эверс, описывая бедственное положение крепостного крестьянства в Прибалтике, резко обличал крепостное право и требовал его отмены. Совершенно понятно поэтому, что министр просвещения Завадовский ответил Клингеру, что «губернское правление благоразумно поступило», поскольку «университетская цензура сама должна была бы не выпускать в печать такого сочинения, в коем ощутительно кинуты семена к народному вознегодованию о своем состоянии». Министр указал Клингеру на «неуместность его ходатайства об издании, противном уставу цензуры».

Итак, александровский вельможа, генерал-майор (а с 1811 года — генерал-лейтенант) Федор Иванович Клингер в своей служебной деятельности продолжал руководствоваться принципами безбожного, вольнодумного писателя Фридриха Максимилиана Клингера, прозванного у себя на родине «немецким Вольтером».

В 1798 году вышел последний законченный Клингером роман «Светский человек и поэт» («Der Weltmann und der Dichter»). В 1803, 1804 и 1805 годах были опубликованы три тома его «Наблюдений и размышлений». После этого Клипгер умолкает.

Сейчас уже не представляется возможным выяснить, продолжал ли Клингер писать и в последующие двадцать семь лет своей жизни. Трудно предположить, чтобы писатель, для которого художественное творчество так много значило, находясь в зените своей творческой зрелости, отложил в сторону перо. Но Клингер никогда уже больше ничего не печатал. В письмах к друзьям он говорил, что навсегда порвал с читающей публикой.

Он принял меры к тому, чтобы этот разрыв был окончательным. Выполняя последнюю волю писателя, его вдова Елизавета Александровна Алексеева-Клингер предала огню весь личный архив мужа, в том числе и всю его обширную переписку.

Все более настойчивыми становились сомнения Клингера в искренности политики Александра. Уже в «Наблюдениях и размышлениях» есть запись, свидетельствующая о том, что к писателю пришло ясное понимание политической обстановки:

«Все для глаза, все для уха! Для первого — роскошные церемонии, для второго — звучные слова без политического смысла. А для языка — решетка, для ума — грозный, страшный надсмотрщик».

С годами реакционная сущность политики Александра, которую он в начале своего царствования прикрывал либеральными жестами, становилась все более явной. В 1814–1815 годах Александр перешел к открытой реакции и провел ряд мероприятий, одним из которых было слияние в 1816 году двух министерств: министерства духовных дел и министерства просвещения, что, по существу, означало полное подчинение второго первому. Во главе объединенного министерства был поставлен мистик и пиетист князь Голицын, личный друг Александра. Клингер был отстранен от должности. По этому поводу Карамзин писал И. И. Дмитриеву:

«Объединение двух министерств последовало с тем намерением, чтобы мирское просвещение сделать христианским. Отныне кураторами будут люди известного благочестия. Клингер уволен, мне сказывали, что он считается вольномыслящим».

За отстранением от кураторства последовало освобождение Клингера и от всех остальных должностей. В 1820 году он был окончательно уволен в отставку.

С этих пор писатель уже нигде не бывает и долгие годы живет очень замкнуто, встречаясь лишь с немногими друзьями. Ближайшим из них был скромный пастор Муральт, оставивший интересные воспоминания о Клингере, в которых он с глубоким уважением отзывается о высоких нравственных достоинствах писателя, хотя и сетует на свободомыслие своего друга в вопросах веры и религии.

Но не один только пастор Муральт оставил воспоминания о Клингере. Его имя вспоминают и враги. Среди мемуаров такого рода особое место занимают воспоминания Фаддея Булгарина, изданные в 1846 году. Булгарин обвиняет писателя в нелюбви к России, ко всему русскому.

Совершенно понятно, что смелый мыслитель и вольнодумный писатель не мог пользоваться симпатией со стороны реакционного, (николаевского литератора Булгарина. Что же касается версии о нелюбви Клингера к России, пущенной в ход Булгариным и повторенной в дальнейшем многими историками литературы, то она ни на чем не основана. Больше того, в «Наблюдениях и размышлениях», как и в письмах, Клингер высказывает чрезвычайно высокое мнение о достоинствах русского народа и говорит о нем с настоящим уважением. Будучи куратором Дерптского университета, Клингер приложил много усилий к тому, чтобы воспитанники университета хорошо знали русский язык; он знал его и сам, хотя до конца жизни говорил как по-русски, так и по-французски с сильным немецким акцентом. Интерес Клингера к прошлому России подтверждают его драмы, посвященные русской истории: «Фаворит» («Der Günstling») и «Ориантес» («Oriantes»).

Но для Клингера Россия не была однородна: с уважением относился писатель к народу страны, в которой жил и работал, и с презрением — к придворной среде, в которой ему приходилось вращаться. Вот это последнее обстоятельство, в сочетании с широко известным вольнодумством Клингера, с независимостью его суждений, и явилось причиной отрицательного отзыва Булгарина.

Самыми близкими друзьями Клингера в эти годы были книги. Он собирал свою библиотеку много лет и, умирая, завещал ее Дерптскому (ныне Тартускому) университету. Она и сейчас хранится там, в университетской библиотеке, в качестве специального клингеровского фонда. В библиотеке есть книги о России. Пометки писателя на полях этих книг — свидетельство его живого интереса к России, к ее прошлому, к ее природе и ее языку.

В 1831 году в возрасте 79 лет Клингер умер. С полным правом писатель мог сказать о себе в своей «Авторской исповеди»: «Тем, что я стал таким, каков я есть, и всем, чего я достиг, я обязан только самому себе. По мере сил и способностей, я развивал свой характер и ум, и, так как я делал это столь же серьезно, сколь и честно, то все, что в жизни зовут счастьем и успехом, пришло само. Никто не наблюдал за мной пристальнее и не относился ко мне беспощаднее, чем я сам».

На рубеже средневековья жил в Германии ученый шарлатан, алхимик и астролог Георг Фауст. Около 1540 года он умер, но память о нем сохранилась в народе. Вокруг имени доктора Фауста выросла народная легенда, в которой повествовалось о том, как Фауст, маг и чернокнижник, потерпев неудачу в своих попытках проникнуть в сущность вещей и овладеть тайнами волшебства, продал свою душу дьяволу. Легенда эта сперва жила в устных преданиях, а в 1587 году франкфуртский типограф Шпис впервые издал народную книгу о докторе Фаусте. Она быстро разошлась. В течение пяти лет Шпис выпустил четырнадцать изданий. Вслед за шписовской обработкой появилось еще три других, из которых более известны обработки Видмана (1598) и Пфицера (1674).

В угоду господствовавшим религиозным взглядам того времени, легенде о Фаусте придавался в этих обработках некий душеспасительный смысл: смельчак, дерзнувший преступить охраняемые церковью пределы познания, был осужден на вечные муки в преисподней. Эту особенность первых обработок легенды отметил Энгельс. В статье «Немецкие народные книги», указывая на глубину и неисчерпаемость фаустовской темы, Энгельс говорит, что в народных книгах она представлена отнюдь не как произведение свободной фантазии, а как творение рабского суеверия: «сказание о Фаусте низведено до уровня банальной истории о ведьмах, прикрашенной обычными анекдотами о волшебстве»[2].

О неисчерпаемости фаустовской темы свидетельствуют произведения огромного числа писателей, поэтов и драматургов, которых вдохновляла народная легенда.