В-четвертых, князь Левиафан спросил его величество, донеслось ли до него из этой страны за последние столетия хоть одно слово возмущения против тирании. Что он хочет этим сказать? Мы и не знаем никакой тирании! До тех пор, пока нашим князьям дают волю, то есть пока они могут делать все, что им заблагорассудится, они самые лучшие в мире монархи. А если такой возможности нет, то, думается мне, и монархом быть не стоит. Кроме того, ведь это честь для нации — иметь государя, который все может и которому никто не смеет возражать. Да и чем немцам возмущаться? Чего им не хватает? Разве они;не одеты, разве им нечего есть? Было бы только чем заплатить! Разве их плоти недоступны и другие радости, если только они делают то, что им приказывают, а свой излишек жертвуют во имя отчизны? С уст князя сорвались даже слова драть шкуру. Что это значит? Овце дана шерсть, чтобы ее стригли, мещанину и крестьянину даны руки, чтобы они денно и нощно трудились, а ученым, духовенству, вельможам, дворянству и князьям дан ум, чтобы думать за народ, бодрствовать за него и кормиться трудами его рук. Это закон природы, милостивые государи, и весь мир устроен именно так.

В-пятых, князь Левиафан упомянул о самостоятельной мысли и ее алмазном щите, которых у нас будто бы нет. Я посмеялся бы над его словами, если бы это было дозволено такой жалкой тени, как я. Наша самостоятельность и заключается в наших привилегиях, и тот, кто осмелится их затронуть, поступит не более умно, чем человек, вздумавший ущипнуть за ухо заснувшего голодного волка. Князь Левиафан говорил еще что-то о правах человека. На это я ничего не скажу, так как в жизни ничего подобного не слышал. Но если я, перечитавший все старые и новые книги, ничего об Этом не знаю, если я, который провел всю свою жизнь в обществе вельмож и князей, никогда об этом не слыхал, то, наверное, ничего подобного и нет в действительности. Право, Это значит с одной стороны повелевать, а с другой — повиноваться, и неразвитому уму это легче запомнить, как сказал мне князь-епископ…

В е л ь з е в у л: Князь-епископ?.. Хм… Как это люди любят связывать воедино столь противоречивые понятия!

Д о к т о р: Не столь противоречивые, как кажется, князь Вельзевул!^{30} Эти понятия так же связаны между собою, как властолюбие и смирение или набожность и лицемерие.

С а т а н а: Доктор, ты весьма искусно изобразил вещи не такими, каковы они на самом деле, а такими, какими им следует быть, чтобы понравиться мне. Я вижу, ты благородный мечтатель, идеалист. Спускайся, я доволен тобой. Твое рвение мне нравится, и я желаю, чтобы феодальная система, корни которой, как и корни наук, находятся здесь, в моем царстве, процветала и впредь. Ты должен дальше распространять среди людей свое просвещенное мнение, и я дам тебе такую возможность. Слушай! Я перевожу тебя из кухни в канцелярию и отправлю тебя секретарем моего посланника на ближайший имперский сейм, чтобы ты мог там изложить свои возвышенные принципы. Немедленно запиши свои высокие идеалы на бумаге и внуши их кому-нибудь из сынов праха. Да, феодальная система— великолепная находка для ада. Отчаяние низвергает к нам людскую сволочь, как их называет доктор, а несправедливость и распутство посылают вслед за ними и их угнетателей.

В порыве благодарности доктор юриспруденции упал на выжженную землю, облобызал сатане ноги и, торжествуя, поднялся. Дьяволы опять стали смеяться и шуметь, как вдруг вторично раздался повелительный зов Фауста. Сатана продолжал, обращаясь к Левиафану:

— Ты слышишь по его зову, что этот человек — не из слабых и ничтожных. Так яростно никто еще не стучался во врата преисподней. Клянусь, этот человек — гений. Спеши к нему, — если ты будешь медлить, он начнет сомневаться в силе своих чар, и ад лишится плодов его греха. Знай, что такой человек нам дороже, чем тысячи бездельников, которых приносит нам каждый день.

Гневно ответил Левиафан:

— Клянусь зловонной пылающей бездной, в которой томятся осужденные, что смельчак проклянет этот час и час своего рождения и будет всячески поносить предвечного. Он поплатится мне за то, что из-за него я должен отправляться в ненавистную Германию.

Окутанный клубами дыма, он взлетел вверх, и ликующий ад провожал его радостными кликами.

Фауст стоял в своем магическом круге, опьяненный диким восторгом. В третий раз громовым голосом произнес он страшное заклинание. Вдруг дверь распахнулась, и клубы густого дыма заволокли круг. Фауст рассек их ударом жезла и повелительно крикнул:

— Покажись мне, темное видение!

Дым рассеялся, и Фауст увидел перед собой высокую фигуру, закутанную в длинный красный плащ.

Ф а у с т: К чему эта скучная игра в прятки с человеком, желающим тебя видеть? Откройся тому, кто не убоится тебя, в каком бы виде ты ни явился.

Дьявол распахнул плащ и предстал перед Фаустом в образе величественного, статного и сильного мужчины. Пламенные, властные глаза его сверкали из-под черных бровей, между которыми горечь, ненависть, злоба, страдание и презрение прорезали глубокие борозды. На лице резко выделялся гладкий, высокий и чистый лоб, отмеченный печатью ада. Тонко очерченный орлиный нос и рот, созданный, казалось, для наслаждения бессмертных, также привлекали к себе внимание. Выражением лица он напоминал падшего ангела, лик которого некогда озаряло божество и на котором теперь лежит мрачная тень.

Ф а у с т (удивленно): Да ведь это человек! Кто ты?

Д ь я в о л: Я князь преисподней. Твой могучий зов заставил меня прийти.

Ф а у с т: Князь преисподней под этой маской? В образе человека? Я хотел видеть дьявола, а не себе подобного.

Д ь я в о л: Фауст, может быть мы только тогда и становимся настоящими дьяволами, когда принимаем ваш образ; никакая иная маска не подходит нам лучше, чем эта. Разве это не ваш обычай — скрывать то, что вы есть на самом деле, и изображать то, чем вам никогда не быть?

Ф а у с т: Увы, это — истина, столь же горькая, сколь и справедливая. Если бы наш внешний облик соответствовал нашей сущности, то, вероятно, часто он был бы именно таким, какой мы приписываем вам. Но я представлял себе тебя более страшным и при твоем появлении хотел испытать свою храбрость.

Д ь я в о л: Так ведь вы все вещи представляете себе иными, чем они есть в действительности. Вероятно, ты ожидал увидеть черта с рогами и копытами, каким его изображает ваш трусливый век. С тех пор как вы перестали поклоняться силам природы, они покинули вас, и уже ни о чем великом мыслить вы не способны. Если бы я явился к тебе в своем подлинном виде — сверкая глазами, напоминающими грозные кометы, несясь по воздуху, подобно черной туче, мечущей из своего чрева молнии, держа в одной руке меч, который я некогда обнажил против мстителя, а в другой — огромный щит, пробитый его громом, — ты, стоя в своем магическом круге, превратился бы в прах.

Ф а у с т: Но по крайней мере хоть раз я увидел бы нечто великое.

Д ь я в о л: Твоя смелость понравилась бы мне, если бы я не знал, что вы, люди, бываете жалки, особенно в те минуты, когда вы пытаетесь мыслить возвышенно и сопоставлять ничтожное, единственно доступное вашему разумению, с грандиозным и великим, совершенно для вас непостижимым. Каждый из вас подобен червю, который измеряет шагающего мимо него слона и высчитывает его вес в тот момент, когда гибнет под его тяжелой пятой.

Ф а у с т: Насмешник! Зачем же мне дан дух, который, однажды вступив на лестницу, ведущую в сверхчувственный мир, поднимается по ней все выше, ступень за ступенью, стремясь в бесконечность? Где предел его?

Д ь я в о л: Перед твоим носом, если ты только осмелишься быть искреннее, чем это принято у вас. Однако если ты вызвал меня из ада ради этой болтовни, то изволь меня отпустить. Ваша способность рассуждать о том, чего вы не знаете, мне отлично известна.