— Давно уже мне следовало ожидать, что вы когда-нибудь будете искать спасения от своих безумств в измене престолу.

Этот упрек сорвал завесу с глаз ошеломленного министра. Сознание собственной правоты уже готово было привести в движение его онемевший язык, но государь приказал ему молчать, сложить с себя обязанности министра и отправиться домой. При этом он обязал его не покидать города до тех пор, пока суд не вынесет ему приговора.

Несчастный ушел. Крупные слезы катились у него по щекам. Отчаяние заставило дочь признаться ему в своем позоре, а жену — рассказать о ее преступлении. Сила духа этого человека была сломлена, его рассудок помутился. Безумие, самая ужасная судьба, какая только может выпасть на долю человека, накинуло свое темное покрывало на его память и тем исцелило сердце от жестоких ран, нанесенных ближними.

Дьявол, заранее рассказав Фаусту эту печальную историю, намеренно ввел его в кабинет министра в момент, когда тот еще только боролся с безумием. Оно еще не полностью уничтожило способность мыслить, еще не оборвало окончательно нити всех его чувств. Язык бормотал последние признания о вынесенных муках, из глаз капали последние слезы и падали на бедную дочь, обнимавшую его колени. Лицо девушки было искажено немым отчаянием и мучительной болью страдания. Он улыбнулся, провел рукой по ее распустившимся волосам и снова улыбнулся… В комнату вошел его сын. Юноша хотел радостно броситься в объятия отца, но тот лишь тупо посмотрел на него… Наконец из груди страдальца вырвался дикий крик безумия, терзающий нервы, приводящий в содрогание сердца, и несчастный навсегда стал источником ужаса и мучительного сострадания.

Фауст неистовствовал. Страшные проклятия срывались с его уст. Он решил обо всем рассказать государю и изобличить обманщика. Дьявол улыбнулся и посоветовал ему действовать осторожно, если он хочет до конца узнать этого государя, которого он восхвалял как образец человеческой добродетели. Фауст поспешил во дворец и, уверенный, что своим разоблачением он уничтожит наглого временщика, рассказал государю все подробности, стараясь сохранить холодный, сдержанный тон. Когда Фауст назвал причину, толкнувшую графа на этот гнусный поступок, то есть его желание освободиться от связи с дочерью министра, лицо государя прояснилось. Он велел позвать своего любимца, обнял его и сказал:

— Счастлив государь, имеющий друга, который из послушания, из боязни не угодить повелителю готов совершать поступки, не укладывающиеся в обычные представления о морали. Министр всегда действовал как глупец, и я рад, что отделался от него. Отныне ты будешь лучше и разумнее выполнять его обязанности.

Фауст окаменел от негодования. Потом его сердце запылало благородным огнем. Яркими красками изобразил он ужасное положение министра. Он осыпал государя и его любимца потоками яростных упреков. Фауст совершенно забыл о той страшной силе, которая была в его распоряжении. Все его чувства поглотило сознание, что он должен быть мстителем за угнетенное человечество, мстителем, срывающим маску с лица холодного деспота и не думающим о своей собственной судьбе. Его сочли безумным и вывели вон. Дьявол встретил его ликующим смехом, но Фауст не отвечал. Он скрежетал зубами, испытывая горькое удовлетворение оттого, что навеки отказался от общества людей.

В полночь граф приказал схватить Фауста и дьявола и бросить их в тесную грязную тюремную камеру, и Фауст велел дьяволу подчиниться. Он хотел знать, как далеко зайдет злоба Этих лицемеров. Мучительные сомнения терзали его душу в мрачной тюрьме. Страшная сцена, разыгравшаяся днем, стояла у него перед глазами и казалась еще более отвратительной. Из этих мрачных размышлений рождалась ужасная мысль, направленная против того, кто руководит людскими судьбами. Мозг Фауста пылал от негодования… Неожиданно Фауст разразился саркастическим хохотом и воскликнул:

— Где же здесь перст божий? Где око провидения, следящего за путями праведника? Честный лишился рассудка, а губитель его награжден. Тирану, лицемерно играющему в добродетель, я открыл глаза на низость его любимца, а он нашел того еще более достойным любви и награды. Так где же цель, порядок и связь явлений нравственного мира? Чем же этот мир лучше помрачненного сознания несчастного безумца, который по воле творца погиб беззащитным и неотмщенным?

Дьявол слушал, улыбаясь, а Фауст продолжал:

— Если человек действует в силу необходимости, значит его действия и поступки внушены ему всевышним, и тогда они перестают быть наказуемыми. Но разве от непогрешимого владыки может исходить что-либо дурное или греховное? Следовательно, и поступки наши, какими бы ужасными они нам ни казались, не могут быть дурными, и мы сами в силу неведомой нам причины — просто жертвы этих поступков. Если же они на самом деле чудовищны и достойны кары, то всевышний несправедлив, когда наказывает нас за злодеяния, источником которых является он сам. Дьявол, разгадай мне эту загадку. Я хочу знать, почему праведник страдает, а злодей торжествует?

Д ь я в о л: Фауст, ты допускаешь только две возможности. А что, если есть еще третья? Что, если вы брошены на землю как прах, как черви… А что, если вас отдали во власть хаоса, подобного запутанному клубку, с тем чтобы вы сами его распутали? А если это окажется для вас непосильным, то ваш строгий судья и повелитель призовет вас к ответу. Что, если он, как истинный деспот, для того и вложил в ваши души столь сомнительные представления и столь противоречивые стремления, чтобы оставить за собою объяснение их темного смысла и по собственному произволу наказывать или награждать вас?

Ф а у с т: У какого философа ты научился нанизывать одно если на другое? О, я чувствую, что человек должен, обречен блуждать во тьме, терзать свое сердце, изо дня в день наблюдая самые обычные жизненные явления, и что даже дьявол не в состоянии пролить на них свет и объяснить их смысл. Если миром движут порок и глупость, то добродетель бессмысленна, так как она не может защитить того, кто посвятил ей жизнь. Мы сами выдумали добродетель, а наша животная природа, которая влечет нас к чувственному наслаждению минутой, ничего о неё и не знает. В глупой надежде, в гордом безумии мы подымаем взоры к небу и в далеком, неизвестном будущем ждем награды за нашу покорность, в то время как нас окружает ликующий порок и мы слышим его насмешки. И вот я мечусь в отчаянии между своим истерзанным сердцем и возмущенным рассудком, как корабельщик в бушующем море на зажженном молнией судне. Его ждет гибель — либо в огне, либо в ревущих волнах. К чему это сострадание, овладевающее мною при виде человеческих мук? Пусть мое сердце обратится в такой же камень, в какой обратились сердца великих и сильных мира сего, которые в людях видят лишь средство для достижения своих целей. Я должен стать таким же: я буду глумиться над человечеством. О, лучше бы зародыш моего существа иссох еще в материнском чреве! Зачем так чувствительны мои нервы? Лучше бы мне никогда не знать о существовании справедливости! Зачем суждено мне было узнать человека таким, чтобы я перед дьяволом стал проклинать самую человеческую природу? Еще раз прошу тебя, коварный софист, разгадай мне эту загадку. Открой мне эту тайну, даже если из тьмы ее появятся призраки, вид которых меня убьет.

Д ь я в о л: Успокойся и откажись от своего желания. Никому из смертных не дано распутать этот узел, еще тысячи людей погибнут, пытаясь найти ответ на эту загадку. Не забывай о цели, которую мы поставили перед собой при нашей первой встрече. Я обещал тебе показать человека нагим, чтобы исцелить тебя от предрассудков твоей юности и твоих книг, чтобы ничто не мешало тебе наслаждаться жизнью. И если ты сможешь понять, что так называемый промысл предвечного, от которого ты ради меня отрекся и перед лицом которого вы беспрепятственно совершаете свои гнусности, — не более как безумная мечта вашей гордости, и если у тебя после этого останутся еще силы, то я открою тебе страшные тайны, которые тебя окружают теперь.