Нет слов изобразить досаду и раздражение нашего героя, претерпевшего такую пытку на пороге блаженства, после того как надежды его были обмануты двумя прежними неудачами. Он проклинал свою судьбу, ругал всех своих дорожных спутников без исключения, клялся отомстить живописцу, который дважды расстраивал самые радужные его планы, и весьма не прочь был наказать немедленно неведомого виновника нового разочарования. В таких муках провел он добрых два часа в коридоре, питая, впрочем, слабую надежду избавиться от своего мучителя, который, думал он, проснется и, разумеется, уйдет, предоставив ему свободу действий; но когда раздалось пенье петуха, вторично приветствовавшего рассвет, который следовал по пятам за истекающей ночью, он не в силах был сдержать негодование. Войдя в свою комнату, он наполнил таз холодной водой и, стоя на некотором расстоянии, выплеснул ее прямо в физиономию храпуна, который не только был изумлен таким обливаньем, но едва не задохнулся, ибо вода наполнила ему рот и попала в дыхательное горло. Пока он хрипел, как утопающий, не понимая причины катастрофы и забыв о том, где он заснул, Перигрин удалился к себе и, услыхав к немалому своему удивлению протяжный вой, догадался, что его жертвой был не кто иной, как Пелит, который уже в третий раз помешал его блаженству.
Взбешенный постоянным вмешательством этого злополучного обидчика, он выбежал из комнаты с хлыстом и, налетев на удиравшего живописца, повалил его на пол. Затем он с большой жестокостью пустил в ход орудие наказания, якобы принимая Пелита за дерзкую дворняжку, которая нарушила покой в доме; когда же тот жалобно взмолился о пощаде и его обидчик не мог долее обращаться с ним, как с четвероногим, столь велик был гнев молодого джентльмена, что он не мог отказать себе в удовольствии заявить Пелиту, что тот вполне заслужил наказание, которому его подвергли, своим безумием, глупостью и бесстыдством, ибо замышлял и приводил в исполнение планы, преследующие одну лишь цель — досадить ближним.
Пелит весьма энергически протестовал, уверяя, что он не более, чем нерожденный младенец, повинен в желании обидеть кого бы то ни было, кроме израильтянина и его девки, которые, как ему известно, навлекли на него беду.
— Но клянусь богом, спасителем моим, — добавил он, — мне кажется, меня преследуют злые чары, и я подозреваю, что этот проклятый монах — посланец дьявола; ибо те две ночи, что он провел в нашей компании, я не только не сомкнул глаз, но меня еще терзали все черти преисподней.
Пикль сердито отвечал, что причиной его мучений были его собственные дурацкие выдумки, и спросил, почему ему пришло в голову выть в углу. Живописец, считая нужным скрыть истину, сказал, что какая-то сверхъестественная сила перенесла его туда, а чья-то невидимая рука окатила водой. Юноша, надеясь воспользоваться его отсутствием, посоветовал ему немедленно лечь в постель и заснуть, дабы укрепить мозги, которые, по-видимому, не на шутку пострадали от недостатка сна. Пелит и сам начинал склоняться к этой мысли и, следуя столь разумному совету, отправился на отдых, бормоча молитву о восстановлении своих умственных сил.
Пикль проводил его до спальни и, заперев дверь, спрятал ключ в карман, чтобы живописец был лишен возможности помешать ему еще раз. Но на обратном пути он встретил мистера Джолтера и доктора, которые были вторично разбужены воплями Пелита и пришли узнать, в чем дело. Доведенный чуть ли не до сумасшествия этой вереницей неудач, Перигрин мысленно проклял их за неуместное появление. Когда же они осведомились о Пелите, он им сообщил, что нашел живописца в состоянии умопомешательства, воющего в углу и мокрого до костей, после чего отвел его в спальню, где тот улегся в постель. Услыхав это, врач вздумал похвастаться своими познаниями и, делая вид, будто обеспокоен состоянием пациента, пожелал, не теряя времени, познакомиться с симптомами его заболевания, заявив, что многие болезни могут быть задушены в зародыше, тогда как позднее они не уступают никаким усилиям медицинского искусства. Молодой джентльмен отдал ему ключ и снова отправился к себе, намереваясь воспользоваться первым удобным случаем, чтобы вернуться к двери своей Аманды.
Тем временем доктор, идя к Пелиту, поделился с гувернером своим подозрением, что пациент страдает ужасной болезнью, именуемой hydrophobia[37], которою, по его наблюдениям, заболевают иногда и те, кто не был укушен бешеной собакой. Этот вывод он сделал, потому что Пелит завыл, когда его окатили водой, и тут же начал припоминать некоторые поступки, совершенные за последнее время живописцем, которые, как понял он теперь, предвещали это несчастье. Затем он приписал заболевание приступам страха, какие тот недавно испытал; заявил, что заключение в Бастилию столь сильно подействовало на его рассудок, что образ мыслей его и речь резко изменились. Опираясь на придуманную им теорию, он разъяснил влияние испуга на расшатанную нервную систему и растолковал, каким образом воздействует жизненная сила на понятия и умственные способности.
Эти соображения, излагаемые у двери живописца, могли затянуться до завтрака, если бы Джолтер не напомнил ему его же собственного правила: Venienti occurrite morbo, после чего тот немедленно повернул ключ, и они потихоньку подошли к кровати, на которой пациент, вытянувшись во весь рост, покоился в объятиях сна. Врач обратил внимание на тяжелое его дыхание и раскрытый рот и, исходя из этих симптомов, заявил, что с liquidum nervosum[38] дело обстоит плохо, a saliva[39] насыщена едкими частицами virus[40], каким-то образом в нее проникшего. Этот диагноз подтверждался и пульсом, полным и замедленным, свидетельствовавшим о затрудненном кровообращении, так как артерии утратили эластичность. Доктор предложил подвергнуть его немедленно вторичному обливанию, которое должно не только споспешествовать выздоровлению, но и рассеять все их сомнения касательно природы недуга, ибо его отношение к этому способу лечения ясно покажет, является ли его боязнь воды настоящей гидрофобией. Мистер Джолтер, следуя этому совету, начал выливать в таз воду из бутылки, которую нашел в комнате, но его остановил врач, предложивший воспользоваться содержимым ночного горшка, которое, будучи насыщено солью, подействует сильнее, чем чистая вода. Сообразуясь с этими указаниями, гувернер взял сосуд, наполненный целебной жидкостью, и одним движением руки выплеснул ее на злополучного пациента, который, в ужасе проснувшись, отчаянно заревел как раз в тот момент, когда Перигрин склонил свою возлюбленную к переговорам и возымел надежду проникнуть в ее спальню.
Устрашенная этим воплем, она тотчас прервала разговор, умоляя его отойти от двери, ибо ее честь пострадает, если его присутствие здесь будет обнаружено, а он еще не настолько потерял голову, чтобы не признать необходимости повиноваться. Подчиняясь ее приказу, он отступил в состоянии, близком к умопомешательству и почти убежденный в том, что многочисленные неудачи следует приписать какой-то сверхъестественной силе, тогда как идиот Пелит только случайное ее орудие.
Тем временем доктор определил болезнь пациента, чьи вопли, прерываемые всхлипываниями и вздохами, были им приняты за лай собаки, и, не имея больше соленой воды под рукой, решил повторить обливания, пользуясь тою жидкостью, какую можно было достать. Он уже схватил бутылку и таз, но к тому времени живописец пришел в себя и угадал его намерение; вскочив, как буйный помешанный, он бросился к своей шпаге, изрыгая ужасные проклятия и грозя убить немедленно обоих, хотя бы за это он был повешен еще до полудня. Они не стали ждать последствий угрозы, но отступили с такой стремительностью, что врач чуть не вывихнул себе плечо, налетев на дверной косяк. Джолтер, захлопнув дверь и повернув ключ, обратился в бегство, громко взывая о помощи. Его коллега, убедившись, что дверь заперта, возгордился своей стойкостью и заклинал его вернуться, говоря, что сам он страшится не столько шпаги, сколько зубов помешанного, и упрашивая гувернера снова войти в комнату и совершить то, что они не успели сделать.
