Перигрин, радуясь ожесточению спора, заметил, что, по-видимому, много правды есть в доводах мистера Джолтера, а живописец, поколебленный в своих убеждениях, посмотрел с упованием на своего друга, который, скроив мину, выражающую пренебрежение, спросил своего противника, не находит ли он, что именно эта власть награждать по заслугам дает возможность абсолютному монарху распоряжаться совершенно произвольно жизнью и имуществом народа. Прежде чем гувернер успел ответить на этот вопрос, Пелит воскликнул:

— Клянусь богом, это правда! Доктор, удар попал в цель!

Тогда мистер Джолтер, наказав этого пустого болтуна презрительным взглядом, изрек, что верховная власть, давая возможность доброму правителю проявить добродетели, не поддержит тирана, прибегающего к жестокости и угнетению, ибо во всех странах правители должны принимать во внимание дух народа и бремя приноровлено к тем плечам, на которые оно возложено.

— В противном случае что же произойдет? — осведомился врач.

— Последствия ясны, — отвечал гувернер: — восстание, бунт и гибель тирана, ибо нельзя предположить, что подданные любого государства окажутся столь низки и малодушны, чтобы пренебречь теми средствами, какие им дарованы небом для защиты.

— Клянусь богом, вы правы, сэр! — вскричал Пелит. — Признаюсь, с этим должно согласиться. Доктор, боюсь, что мы попали впросак.

Однако этот сын Пэана, отнюдь не разделяя мнения своего друга, заметил с победоносным видом, что он не только разоблачит доводами и фактами софистику последнего утверждения сего джентльмена, но и опровергнет его его же собственными словами. У Джолтера глаза загорелись при этих дерзких словах, и он сказал своему противнику, причем губы у него дрожали от гнева, что если аргументы его не лучше полученного им воспитания, то вряд ли ему удастся завоевать много сторонников; а доктор, бесстыдно торжествуя победу, посоветовал ему на будущее время остерегаться прений, покуда он не овладеет своим предметом.

Перигрин желал и надеялся увидеть, что спорщики обратятся к доводам более веским и убедительным, а живописец, страшившийся такого исхода, прибег к обычному восклицанию: «Ради бога, джентльмены!» — после чего гувернер в негодовании выскочил из-за стола и покинул комнату, бормоча какие-то слова, из коих можно было отчетливо расслышать только одно: «нахал». Врач, одержав, таким образом, победу на поле битвы, выслушал поздравления Перигрина и был столь упоен своим успехом, что целый час разглагольствовал о нелепости джолтеровских утверждений и о красоте демократического строя, обсудил план республики Платона, приводя многочисленные цитаты из этого писателя касательно to kalon, после чего перешел к нравоучительным размышлениям Шефтсбери и заключил свою речь солидным отрывком из рапсодии сего поверхностного автора, каковой он продекламировал со всею страстностью энтузиаста к чрезвычайному удовольствию своего хозяина и невыразимому восхищению Пелита, который взирал на него как на существо сверхъестественное и божественное. Столь опьянен был этот тщеславный молодой человек ироническими похвалами Пикля, что тотчас отбросил всякую сдержанность и, признавшись в дружеских чувствах к нашему герою, чей вкус и ученость не преминул превознести, заявил напрямик, что за эти последние века он, доктор — единственный, кто обладает той величайшей гениальностью, той частицей Ti Theion[24], которая обессмертила греческих поэтов; что, подобно тому как Пифагор утверждал, будто дух Ефорба переселился в его тело, им, доктором, владеет странная уверенность, что в нем самом обитает душа Пиндара, ибо, принимая во внимание различие языков, на которых они писали, есть удивительное сходство между произведениями его собственными и этого прославленного фиванца; и в подтверждение сей истины он немедленно привел образцы, каковые и по духу и по стихосложению были так же отличны от Пиндара, как «Оды» Горация от произведений нашего нынешнего лауреата. Однако Перигрин не постеснялся признать их равно великими, хотя причинил этимприговором ущерб своей совести и потревожил свое самолюбие, столь чувствительное, что его смутили нелепое тщеславие и наглость врача, который, не довольствуясь утверждением собственного превосходства в мире искусства и изящной литературы, дерзко притязал также на некие значительные открытия в области физики, каковые не преминут вознести его на высочайшую вершину в этой науке при помощи других его талантов, а также большого состояния, унаследованного им от отца.

Одним словом, наш молодой джентльмен благодаря своим заискиваниям приобрел полное доверие доктора, пригласившего его на пир, который он намеревался устроить по образцу древних. Пикль с готовностью принял приглашение, восхищенный этой выдумкой, каковую он почтил многими похвалами как затею, во всех отношениях достойную ума и талантов доктора; и день был назначен с таким расчетом, чтобы хозяин успел приготовить различные соленья и варенья, которых нельзя найти среди кулинарных изделий нашего упадочного века.

С целью обнаружить яснее вкусы врача и извлечь из них больше удовольствия Перигрин предложил, чтобы на банкет были приглашены иностранцы, и, когда это доверили его заботам и осмотрительности, он обеспечил присутствие французского маркиза, итальянского графа и немецкого барона, которые были ему известны как отменные фаты и, стало быть, могли содействовать веселью пиршества.

Итак, в назначенный час он повел их в отель, где проживал врач, раздразнив предварительно их аппетиты надеждой на изысканный пир в подлинном древнеримском вкусе; они были встречены мистером Пелитом, который принимал гостей, в то время как его друг руководил поваром в нижнем этаже. От этого болтливого живописца гости узнали, что доктор столкнулся с многочисленными трудностями при осуществлении своего плана; что после испытания пришлось отказать пяти поварам, ибо они не могли идти против своей совести, исполняя его распоряжения, которые противоречили принятым в настоящее время правилам их искусства, и что хотя он в конце концов нанял человека, который за огромное вознаграждение согласился подчиняться его требованиям, парень этот был так поражен, огорчен и раздражен полученными приказаниями, что волосы у него встали дыбом и он на коленях молил освободить его от заключенного контракта; но, убедившись, что его наниматель настаивает на соблюдении договора и угрожает в случае нарушения условий отправить его к комиссару, он, исполняя свои обязанности, плакал, кричал, ругался и бесновался два часа без передышки.

В то время как гости выслушивали это удивительное сообщение, благодаря которому у них возникло странное понятие об обеде, до слуха их донесся жалобный голос, восклицавший по-французски:

— Ради господа бога, дорогой сэр! Ради Иисуса Христа распятого! Избавьте меня от этого унижения — не надо меда и масла!

Еще не замерли эти звуки, как вошел доктор, которого Перигрин познакомил с иностранцами, и тот в пылу гнева не мог не пожаловаться на неуступчивость, обнаруженную им у парижских простолюдинов, по чьей вине план его был почти целиком разрушен и изменен. Французский маркиз, найдя, что этим заявлением затронута честь его нации, выразил сожаление по поводу происшествия, столь противоречившего признанной репутации народа, и предложил позаботиться о том, чтобы преступники были сурово наказаны, при условии, если ему сообщат их имена и местожительство. Обмен любезностями, вызванный этим предложением, едва успел закончиться, как слуга, войдя в комнату, доложил, что обед подан, и хозяин повел их в другую комнату, где они увидели длинный стол или, вернее, две положенные рядом доски, заставленные всевозможными блюдами, ароматы коих произвели такое действие на нервы гостей, что маркиз скорчил ужасную гримасу, но притворился, будто она вызвана понюшкой табаку, у итальянца слезы выступили на глазах, физиономия немца сильно исказилась; наш герой нашел способ защитить обоняние, дыша только ртом, а бедный живописец, выбежав в другую комнату, набил себе ноздри табаком. Доктор, единственный из присутствующих, чьи органы чувств не пострадали, указывая на ложа по обеим сторонам стола, выразил гостям свое сожаление по поводу того, что ему не удалось устроить настоящие триклинии древних, слегка отличавшиеся от этих приспособлений, и попросил, чтобы они располагались без церемоний каждый на своем ложе, тогда как он и мистер Пелит будут стоять в конце стола, дабы иметь честь прислуживать возлежащим. Такое устройство, неведомое доселе гостям, смутило их и вызвало забавное замешательство; маркиз и барон стояли и отвешивали поклоны, якобы уступая друг другу первое место, а в действительности надеясь последовать примеру другого, ибо ни один из них не понимал, в какой позе надлежит им покоиться; а Перигрин, наслаждаясь их смущением, подвел графа с другой стороны стола и с учтивостью, не лишенной злого умысла, настаивал, чтобы он занял первое место.