— Не знаю, смогу ли я рассказать вам что–то новое, кроме того, что рассказал Джонни, — заявил он.

— Вы можете рассказать мне о Джонни, — возразила она, — так, как он сам не станет рассказывать.

Его ирландская физиономия светилась любовью.

— Джонни лучше всех, — заявил он. — Мы встретились, постойте–ка, двадцать пять лет назад. Можно в это поверить? Кажется, это было вчера. Джонни снимался в фильме, а я работал в студии — подметал, убирал. — Лицо Эдди сморщилось. — Я играл в водевилях со своей семьей, как только научился ходить. Старые номера с пением и танцами. Моя мать была комической актрисой, а отец исполнял роль партнера, комика–простака. Теперь мне понятно, что они были кем–то вроде Бернс и Аллена. Но почти в каждом городе с населением свыше пяти тысяч человек в Соединенных Штатах был эстрадный театр. И артисты там работали, пока кино их не прикончило. Я обычно пел комические песенки, гнул мягкие подковы, отбивал чечетку. Потом появился Мики Руни, и мне пришел конец. В те давние дни «Семьи Харди» я пытался получить работу в качестве его дублера. Но я, наверное, не годился даже для этого, хотя был такого же роста и даже немного похож на него.

— Вы похожи на самого себя, Эдди, и ни на кого другого, — прервала его Лидия, скрестив свои длинные ноги.

Он ответил ей взглядом преданного спаниеля.

— Спасибо за ваши слова, — сказал он. — Что ж, в любом случае я оказался в команде, подметал на студии. Однажды Джонни — господи, я обожаю его! — говорит: «Эй, парнишка, принеси мне черного кофе и пачку окурков, ладно?» Итак, я побежал в лавку и принес ему кофе и сигареты. Я знал, какую марку он курит. Я наблюдал за ним. Он протянул мне пять долларов и велел сдачу оставить себе. Я ответил ему «нет». Мне нравилось оказывать ему услуги. Он с любопытством посмотрел на меня и сказал: «Если тебе нравится оказывать мне услуги, приходи ко мне в артистическую, когда закончатся съемки». Так я и сделал. Он расспросил меня о моей жизни, и я рассказал ему о старых временах эстрадных выступлений, и мы начали рассказывать друг другу какие–то старые шутки и хохотать до упаду. Вдруг он сказал мне: «Если хочешь оказать мне услугу, работай на меня». Я спросил его, что мне предстоит делать. «Все, что придет мне в голову в данный момент», — ответил он. — Эдди удивленно покачал головой. — И вот так все это продолжается двадцать пять лет.

Лидия задумалась над тем, сколько времени потребуется Джонни на то, чтобы прикончить бутылку ирландского виски. Пора переходить к делу.

— Вы знаете, почему я здесь, Эдди. Джонни просил мистера Куиста помочь ему.

— Господи, я так боюсь за него, мисс Мортон. Какой–то сукин сын, извините меня, хочет достать его.

— Расскажите мне о вечеринке с шампанским, где все это началось, Эдди.

Он снова покачал головой:

— Поверите ли, мисс Мортон, что в тот единственный раз, когда он всерьез нуждался во мне, меня там не было? Появилась одна девушка, ради которой он готов был пойти на что угодно. — Эдди усмехнулся. — Он всегда готов был пойти на что угодно ради какой–нибудь куколки, понимаете? Эта девушка и Джонни поспорили из–за пустяков, и она удрала в Акапулько. Джонни послал меня за ней, снабдив письмами, и бриллиантовым браслетом, и какими–то аргументами. Мне предстояло стать Майлзом Стэндишем для Джона Олдена.

Лидия улыбнулась:

— Все совсем не так, Эдди. Вы были Джоном Олденом.

— Вот как? Что ж, во всяком случае, я попытался пробудить в ней добрые чувства к Джонни. Он не мог сам поехать. Ему предстояло на следующее утро записывать пластинку. Он сделал ее, несмотря на все, что случилось. На следующее утро он записал большой, мигом разошедшийся альбом. Но дело в том, что меня там не было. Если бы я был на месте, ему не пришлось бы звонить Луи Сейболу и Максу Либману. Когда я вернулся из Акапулько, мы несколько дней ждали, что на нас обрушится крыша, но все обошлось.

— Как вам удалось уладить дела с девушкой?

— Ничего не вышло. Это был неудачный уик–энд для Джонни.

Лидия поудобнее устроилась в кресле и закурила новую сигарету.

— Вы знали Беверли Трент?

— Такая сучка, — поморщился Эдди. — Я знал, что от нее будут одни неприятности, в тот самый момент, как увидел. Я предупреждал Джонни. Но она была сложена как Рейчел Уэлш. Он хотел с ней расстаться, и, когда сделал это, она взбрыкнула. Превратила его жизнь в ад.

— О той вечеринке, Эдди!

Он вынул из кармана сигарету, подбросил ее в воздух и поймал губами. Улыбнулся Лидии.

— Один из старых эстрадных номеров, — объяснил он.

Лидия улыбнулась в ответ и тихонько зааплодировала. Он зажег сигарету.

— Эта вечеринка была почти единственной за двадцать пять лет моей жизни с Джонни, в которой я не принимал участия, — продолжал он. — Как я сказал, я был в Акапулько, исполнял роль Джона Олдена, или Майлза Стэндиша, или какую–то другую. — В его глазах появилось рассеянное выражение, видимо, ему нравилось рассказывать об этом. — Вечеринка не была запланирована, понимаете. Джонни ел и пил у Чейсена с какими–то приятелями. Кто–то из них и высказал предположение, что шампанское — просто газированная водичка. Джонни посмеялся над ними и предложил закупить столько шампанского, сколько они смогут выпить, чтобы проверить теорию на практике. Он предложил приз в тысячу баксов последнему, кто окажется самым стойким. Прямо там, у Чейсена, они собрали компанию и поехали в дом к Джонни.

— Не могли бы вы сказать мне, кто были эти люди, Эдди?

— Всех не назову, — ответил Эдди. — Мы с Джонни попытались вычислить их — после этого несчастья. Я хочу сказать, что он попытался вспомнить и я пытался выяснить у людей, которые были там. Мы вычислили, что кто–то, вероятно, смылся, потому что ему стало плохо, или напился до потери сознания и не уходил из дома. Ведь кто–то, кто остался, мог знать обо всем, что случилось. Джонни составил список из пятнадцати или шестнадцати имен, парней и куколок. Но там были по меньшей мере еще трое или четверо незнакомых Джонни. Они просто присоединились к компании «У Чейсена». Нам так и не удалось выяснить их имена, и ни Джонни, ни его приятели, с которыми мы разговаривали, не могли припомнить, как они выглядели. Два парня и две девицы. Все очень быстро напились на той вечеринке. — Эдди улыбнулся с мрачным видом. — Шампанское, понимаете ли, не газированная водичка. И его пустили по кругу, полный бокал на один прием… — Он передернул плечами.

— Вполне логично предположить, что кто–то задержался в доме, о чем Джонни не знал, — продолжила Лидия. — Но одно обстоятельство вызывает у нас недоумение: по словам Джонни, шантажист знал о записке. Это означает только одно: он был в комнате, где умерла Беверли Трент. Джонни уничтожил записку до того, как он со своими друзьями перевез ее. Шантажист должен был видеть записку до этого.

— Верно, — подтвердил Эдди.

— Между прочим, Эдди, как настоящее имя Беверли Трент? Джонни говорит, что Беверли Трент было ее сценическим псевдонимом. Дэн Гарви предполагает, что шантажистом мог оказаться давно потерянный брат, отец или дружок этой девушки.

— О, мы пытались выяснить это, — подхватил Эдди. — Ее настоящее имя было Луиза Хауптман. Насколько нам удалось выяснить, никакой семьи у нее не было. Вышла из какого–то сиротского приюта в Миннесоте. Немецкая фамилия — в той местности много немцев. Из мыльной оперы. Оставили ребенка на пороге, имя указали в записке, прикрепленной к пеленке. Никого поблизости по фамилии Хауптман не обнаружили. Вышла из приюта в восемнадцать лет. Работала официанткой и гардеробщицей в каком–то злачном местечке в Сент—Поле. Победила на конкурсе красоты. Поехала в Голливуд, чтобы стать звездой экрана. — Эдди фыркнул. — С такими данными у нее не было проблем переспать с массой режиссеров и агентов, отвечающих за подбор актеров. Беда в том, что она не умела играть, не умела петь или танцевать. Вернулась к профессии гардеробщицы, где ее и увидел Джонни. Когда она попала к нему, то решила, что ни за что не уйдет. Вот как все это было.