Я расплатился за выпивку и пожелал О'Фарреллу спокойной ночи. Он сунул бутылку «Джеймисона» под мышку, лихо отсалютовал мне и направился к боковому выходу. Маленький человечек дал мне немало пищи для размышлений. Я мог представить себе, как воодушевился Эд Брок, когда он услышал рассказ О'Фаррелла. Должно быть, он сразу бросился по следу и что-то нашел, но, вместо того чтобы сообщить то, что он узнал, Пенни и властям, он попытался подоить Фэннинга, и тот расправился с ним.

Да, теперь я знал, в каком направлении двигаться, но решил действовать осторожно. Фэннингу отныне известно, что откуда-то ниточка тянется к нему, и на этот раз он не попадется так легко. Он приготовится. Эд застал его врасплох. Со мной все будет по-другому.

Я во второй раз за вечер шел через вестибюль к лестнице, когда из кабинета появился Трэш.

— Оно того стоило? — спросил он.

— Несколько фактов, — ответил я.

Трэш закурил, одарив меня своей белозубой улыбкой.

— Большинство из нас давным-давно перестали искать факты, — сказал он. — Их не существует.

— Вы когда-нибудь подозревали, что О'Фаррелл знает об убийстве Уилларда больше того, что он рассказал полиции? — спросил я.

Трэш рассмеялся:

— Он всячески старался вас в этом убедить, да? Должно быть, вы ему хорошо наливали. Хочу вас предупредить, Геррик. Этого маленького ирландского придурка сжигает ненависть. Он ненавидит всех, потому что он неудачник и мошенник и еще кое-что, о чем неприлично говорить в обществе. Если вы заглотнули его наживку, значит, так вам и надо. Для него настоящий праздник — своими намеками убедить вас заподозрить кого-то. Знай он что-нибудь доподлинно, он растрепал бы об этом давным-давно, исключительно ради того, чтобы навредить кому-то. К счастью, он жалкий, мелкий трус, так что худшее, на что он способен, — это булавочные уколы.

— Вы сами отправили меня к нему, — возразил я.

— Потому что не сомневаюсь, что вы в состоянии отделить зерна от плевел, — сказал Трэш. — У О'Фаррелла есть излюбленный объект ненависти — Фэннинги. Он направил вас на их след?

Я вздохнул:

— Так и есть.

— Это старая история, — пояснил Трэш, перестав улыбаться. — Когда Пенни была маленькой девочкой, она любила болтаться около дома О'Фаррелла. Он хорошо ладит с детьми: рассказывает им сказки и старинные ирландские легенды. Пенни по-детски им восхищалась. Но когда ей исполнилось четырнадцать, у О'Фаррелла возникли кое-какие другие идеи на ее счет. Она рано развилась физически. Он проявлял к ней нежность, когда она была ребенком и нуждалась в этом. Но внезапно он превратился в старого похотливого козла. Лора, при всех своих заскоках, старалась быть хорошей матерью для Пенни. Она предупредила О'Фаррелла, чтобы тот не распускал руки, и запретила Пенни ходить в его дом. Пенни, в сущности, ничего не поняла и обиделась на то, что ее разлучили со старым другом. Она пошла к нему опять, и О'Фаррелл вел себя грязно. Тогда Пол Фэннинг задал ему первоклассную трепку. О'Фаррелл попал в больницу, а поправившись, попритих. Пол убедил его, что не шутит. Но естественно, О'Фаррелл ненавидит Фэннингов и с радостью сделает все, лишь бы доставить им неприятности — например, навешает вам на уши лапши своими намеками и предположениями.

Вот вам и ниточка, подумал я. О'Фаррелл даже словом не обмолвился ни о побоях, ни о больнице. Из его рассказа следовало, что его собственная совесть заставила его отказаться от Пенни. Вся его история, вероятно, из той же серии — наполовину правда, наполовину лживые инсинуации.

— Одно меня озадачивает, — сказал я Трэшу. — Как получилось, что после этого Роджер Марч позволил О'Фарреллу остаться в колонии? Его простили, когда выяснилось, что он мошенник, а не драматург. Потом оказывается, что он…

— Любитель Лолит, — докончил Трэш.

— И все же его не гонят. Это совсем не похоже на то, что я слышал о Роджере Марче.

— Я тоже размышлял об этом, — согласился Трэш. — В одном можно быть совершенно уверенным. Если бы О'Фаррелла выгнали отсюда, он убрался бы на безопасное расстояние, а потом вылил бы ушат грязи на Пенни и Нью-Маверик. Может, Роджер подумал, что лучше оставить его здесь, где он под рукой и помалкивает. Разумеется, эта история здесь известна всем, но о ней много не говорили. В колонии никто не хочет поссориться с Роджером. И О'Фаррелл будет молчать, пока он здесь, потому что у него нет других средств к существованию, кроме фонда Нью-Маверика.

Я вроде бы не чувствовал усталости, но, когда добрался до своего номера, я ощутил ломоту во всем теле. В принципе, следовало принять версию Трэша относительно рассказа О'Фаррелла и его мотивов. Сведения о том, что Фэннинг избил О'Фаррелла так, что тот попал в больницу, наверняка сохранились в документах. Трэш не стал бы выдумывать такую историю, зная, что наутро я могу ее легко проверить. Но подозрения, которые вызывал у меня О'Фаррелл, не казались мне такими основательными, как хотелось бы. Меня грызло одно небольшое сомнение. Избиение О'Фаррелла слегка напоминало мне то, что произошло с Эдом Броком. Вероятно, просто совпадение, но О'Фаррелл завел меня достаточно далеко, и я не мог не задумываться об этом. Я напомнил себе, что О'Фаррелл был актером, и одаренным актером.

Я заснул, едва моя голова опустилась на подушку, но спал беспокойно. Меня мучили кошмары, главным действующим лицом которых был безликий монах в черной рясе, двигавшийся словно балетный танцор из одной сцены в другую, окровавленный, безголовый пианист, вертящийся дервиш с дубиной, превращающий Эда Брока в отбивную, крадущаяся тень с ножом, кромсающим мою машину, и, наконец, безумствующий маньяк, ползущий к студии Пенни, где она лежит на кушетке, совершенно беспомощная. Я услышал ее вопль и сел на постели, обливаясь потом.

Конечно, это был не вопль, но какой-то другой шум, который во сне превратился в дикий крик Пенни. Это была сирена пожарной машины. Пожарная часть, видимо, находилась поблизости от «Вилки и Ножа», потому что сирена выла оглушительно.

Кто-то стал колотить мне в дверь.

— Геррик! Геррик, проснитесь! — Это был голос Трэша.

— Я не сплю, — сказал я охрипшим голосом. — Мы горим?

— Нет, но пошевеливайтесь! Горит дом Броков на Колони-роуд!

Я нацепил на себя какую-то одежду и меньше чем через минуту оказался внизу. Пенни уже стояла там с Трэшем. Оба были бледны как смерть.

— Похоже, есть на что посмотреть, — сказал Трэш. — Даже отсюда видно зарево.

Я ничего не ответил. Сердце у меня в груди сжалось в холодный комок. «Мерседес» Трэша был припаркован у парадного входа, и мы все забрались в него. Мимо нас в сторону Колони-роуд мчались другие машины.

— Гарриет! — услышал я собственный голос, а потом холодные пальцы Пенни сжали мое запястье. Мы сидели, прижавшись друг к другу на переднем сиденье, пока Трэш мастерски гнал машину на сумасшедшей скорости, не снимая руки с клаксона.

— Там нет телефона, — бросил он. — Ей пришлось довольно далеко бежать, чтобы поднять тревогу.

— Может быть, пожар заметил кто-то другой, — проговорила Пенни.

Никто из нас не решался высказать свои мысли.

«Мерседес» резко свернул на Колони-роуд. Теперь нам были видны языки пламени, поднимавшиеся до небес, окутанные облаками черного дыма.

— Такой уже не потушить, — заметил Трэш. Он непрерывно жал на газ. Вильнув и отчаянно сигналя, мы обошли более медленный седан впереди нас.

Внезапно нам представилось зрелище бушующего пожара. Шины завизжали, и мы резко остановились ярдах в пятидесяти от дома. Дорога впереди нас была забита машинами и пожарным оборудованием. Трэш выскочил первым и побежал к дому. Я мчался за ним. О боже, Гарриет!

Сквозь раскаленные белые языки пламени виднелся остов коттеджа. Пожарные-добровольцы боролись со шлангом, который плохо работал. Они не могли подойти ближе из-за слишком сильного жара, и жалкая струйка воды едва достигала дома.