— Я думал, что этими вопросами теперь ведает Пенни? — сказал я.

— Теоретически — да. Теоретически она может указывать Роджеру. Но он все еще обладает властью, и вполне по праву.

— А почему он должен отказать вам в содержании спустя столько лет?

— Ему может не понравиться, что я чересчур много шлепаю языком, — объяснил О'Фаррелл.

— Ну, в таком случае, раз вы не можете говорить, мистер О'Фаррелл… — Моя рука медленно скользнула по стойке в направлении бутылки.

— Постойте! — воскликнул О'Фаррелл с непритворным страхом. — Я ведь уже кое-что вам рассказал, если у вас хватило мозгов это услышать.

Я внимательно посмотрел на него. Значит, это был разговор с двойным дном. По-своему он мне что-то сказал. По существу, он сказал, что, если он расскажет мне то, что знает, Роджер Марч будет недоволен.

— Хорошо, мистер О'Фаррелл, — сказал я. — Можете налить себе еще.

— Добрый человек! — сказал он, наливая себе трясущейся рукой. — Слушать меня, мистер Геррик, — все равно что слушать великий оркестр, исполняющий великое произведение. Если у вас есть мозги, вы услышите не только звуки скрипок, но тему, которая есть объединенная песнь виолончелей, французских рожков и барабанчиков, и иногда еще вступают цимбалы.

— Я немного послушаю, — сказал я, — но пусть песнь будет поразборчивей.

— Добрый человек. Я обещал вам очерк состояния души. Вы уже видели цвет, мистер Геррик. Это цвет страха.

— Страха, что, если вы мне нечто расскажете, Роджер Марч будет недоволен и лишит вас источника дохода?

— Вы это сказали, не я, мистер Геррик. — О'Фаррелл огляделся, как будто боялся, что кто-то мог услышать мои слова. — Я прошу: позвольте мне рассказывать по-своему и сохраните то, что сумеете услышать, про себя. — Он сделал большой глоток «Джеймисона», прикрыл на мгновение глаза. — Амброзия, — пробормотал он. Потом глубоко вздохнул. — Да, это цвет страха, мистер Геррик. О, поначалу все было проще — я же мошенник, я уже говорил вам. Был ежедневный страх, что меня раскроют и вышвырнут отсюда пинком под зад. Но когда все открылось, меня оставили. Однако теперь они могли избавиться от меня, как только им заблагорассудится. Тогда появился страх, что я чем-то окажусь неугоден и они решат использовать эту возможность. Потом наступила ночь убийства. — О'Фаррелл замолк, чтобы допить стакан. Было похоже, что виски действует на него не больше, чем вода. — Я уже имел когда-то дело с театральным освещением, так что меня и поставили на эту работу во время полуночного концерта. Накануне мы с Джоном отрепетировали все, что нужно. Он хотел, чтобы свет менялся вместе с музыкой. Обычный сценический эффект. Я уговорил Пола Фэннинга, зятя Роджера, чтобы он помог мне с пультом, если понадобится. Могла перегореть лампочка; что-то могло случиться с проводом. Тогда двух рук мне бы не хватило.

— Позвольте перебить вас, мистер О'Фаррелл, — сказал я. — Пол Фэннинг в тот вечер был в маскарадном костюме? — Я подумал о Черном Монахе.

— Джон Уиллард и патрульные — единственные на территории фестиваля, кто не был в тот вечер в костюмах, — сказал О'Фаррелл, который был явно недоволен, что его перебили. — Как я говорил…

— Как был одет Пол Фэннинг? — спросил я.

— Во что-то темное и разлетающееся. Предполагалось, что он пилигрим в поисках Святого Грааля. На мне был костюм придворного шута — приличествующая мне униформа, сказали бы вы. Что-нибудь еще, мистер Геррик? За дополнительные вопросы мне следует дополнительно налить, вы так не считаете?

— Наливайте! — ответил я.

Он налил, выпил и облизал губы.

— Так что в положенное время и Пол, и я были на посту, но Джон, который должен был прибыть минут за десять до полуночи, не появился. Я начал нервничать. Люди, собравшиеся в амфитеатре, станут беспокоиться, если мы не начнем с первым ударом часов. Понимаете, фестиваль к полуночи уже вовсю разгорелся — выпивка, отчаянный флирт, никаких приличий. Они пришли послушать Джона, потому что это был его праздник, сказали бы вы. Но они не стали бы ждать слишком долго ради удовольствия послушать классическую музыку. Я знал, что Джону будет очень больно, если они все разбегутся. Я решил, что меня могут обвинить в том, что я не привел его вовремя. Опять же, мистер Геррик, это цвет страха. Маленького, мерзкого страха. И вот я отправил Пола Фэннинга на поиски Джона. Пол не нашел его, и Джон опоздал на десять минут и ничего не объяснил. Итак, концерт начался, и я занялся светом. Потом — бах! Жуткий грохот на краю сцены, и вспышка пламени, осветившая на миг кулисы.

Я ощутил в затылке легкое покалывание.

— Но вы ничего не видели?

Выдерживая паузу, О'Фаррелл пригубил жидкости. Его маленькие глаза хитро заблестели.

— Той ночью я сказал им, что ничего не видел, — проговорил он. — Я повторял им это снова и снова, каждый день, что я ничего не видел. Я не так давно сказал вашему другу мистеру Броку, что я ничего не видел. Если хотите, я встану на этот самый табурет и здесь и сейчас прокричу это на весь мир. Я ничего не видел!

Я вытащил сигарету из кармана и постучал ею по стойке бара, не сводя глаз со странного маленького человека, который вцепился в бутылку «Джеймисона» так, словно от нее зависела его жизнь.

— Вы видели вспышку пламени на противоположной стороне сцены?

— О, это я видел. Это я действительно видел.

— Но больше ничего?

— Я повторяю, хотите, чтобы я встал на табурет и прокричал это на весь мир?

Вспышка пламени при выстреле из дробовика длится всего лишь долю секунды. Чтобы заметить ее, нужно смотреть в ту сторону, где она случилась, а не смотреть на световой пульт перед тобой. Но если вы видели вспышку, вы почти наверняка видели и кое-что еще.

— Цвет страха, — сказал я спокойно. — Если человек заметил не только вспышку огня, он в опасности, мистер О'Фаррелл, даже если не рассказал об этом сразу. Убийца будет следить за вами, гадая, видели ли вы его, гадать, не стоит ли ему подстраховаться.

— Будет, это точно, — сказал О'Фаррелл.

— Но если человек заметил не только пламя, почему он сразу об этом не рассказал? — спросил я. — Почему он колебался и все же не сказал ничего?

— Возможно, — произнес О'Фаррелл, — он боялся чего-то другого. Мы только предполагаем, разумеется.

— Разумеется.

— Ну так продолжим, — сказал О'Фаррелл. — Если человек заметил не только вспышку, это значит: один на один с обвиняемым. Мгновение: было и нет. Я думаю, что видел; я уверен, что видел. Дальше, если у обвинителя репутация не самого правдивого человека — как, например, у меня, — и он не может доказать свое обвинение, он не будет желанным гостем в этих местах. Лучше ему сказать, что он ничего не видел, и держаться этого. И теперь ему уж точно хватит мозгов держать язык за зубами, потому что убийца ясно дал понять, что его не остановишь.

— Послушайте, мистер О'Фаррелл…

— Мы всего лишь предполагаем, мистер Геррик, — резко сказал О'Фаррелл. Капельки пота выступили у него на лбу. Может быть, из-за выпитого, а может быть, нет. Он понизил голос: — Но все равно прислушайтесь к теме, что за мелодией скрипача. После смерти Джона Уилларда мое будущее находилось и всегда будет находиться исключительно в руках Роджера Марча. И я ничего не видел!

— Вы рассказали Эду то, что сказали мне? — спросил я.

— Что я ничего не видел? Да, я сказал ему это.

— Исполнили ли вы для него свою симфонию, мистер О'Фаррелл?

Это я сделал.

Мгновение я молчал, изучая это морщинистое, озорное лицо. О'Фаррелл отчаянно пытался дать мне понять, что он видел убийцу Джона Уилларда, но все эти годы молчал, потому что рассказать — означало бы вызвать недовольство Роджера Марча. Из рассказа Келли очевидно следовало одно. О'Фаррелл не видел Роджера Марча за кулисами, потому что Марч находился среди публики в обществе губернатора. Значит, это кто-то, кого, по мнению О'Фаррелла, Марч наверняка станет защищать. Лора, его дочь? Пол Фэннинг, его зять? Я не знал больше никого, кто был близок Марчу. Необходимо было узнать о нем больше.