Около месяца он жил на конспиративной квартире, где под руководством двух офицеров-разведчиков постигал тайны шпионского ремесла. Экзаменовал Николая сам Фаулидис. Он остался доволен знаниями курсанта. Особый восторг у матерого шпиона вызвало мастерство лейтенанта в стрельбе. В полутемном тире с двух рук Рахов точно поражал быстро мелькающие мишени. После экзаменов Николаю торжественно объявили, что он оставлен инструктором при зондеркоманде господина Фаулидиса.

Эта команда вела подрывную деятельность против наших войск, главным образом Южного и Северо-Кавказского фронтов, а в Мариуполе и в Волновахе у нее были свои курсы по подготовке разведчиков и диверсантов.

С непосредственным начальником лейтенантом Александром Кранцем у Рахова очень скоро установились почти приятельские отношения. На работе Кранц был службистом до мозга костей, и со своих курсантов он сгонял по семь потов.

Вскоре Кранц представил Рахова большой группе курсантов. Свою короткую речь он закончил так:

— Если через месяц господин инструктор доложит мне, что кто-либо из вас не может попасть из автомата в летящую ласточку, тот будет отправлен в лагерь.

На вопрос Рахова, чем вызвана такая строгость, Кранц ответил, что эта банда будет заброшена на грозненские нефтяные промыслы с особым заданием. В случае наступления германских войск русские, видимо, попытаются взорвать промыслы. И эти агенты должны будут воспрепятствовать их действиям.

Учитывая «важность» задания, Рахов ввел индивидуальные занятия с каждым курсантом снайперской группы. Самых способных стрелков он ухитрился отчислить в лагерь за «нерадивость», однако и те, что оставались в группе, к концу месяца стреляли превосходно. Вскоре их отправили на полевой аэродром.

Воспользоваться своим умением им, к большому сожалению господина Фаулидиса, не удалось. Вся эта банда диверсантов и террористов была арестована советскими чекистами сразу же после приземления.

15 июня 1942 года из Особого отдела 9-й армии к нам поступила телеграмма, в которой сообщалось, что на квартире стрелочницы станции Боровая задержаны два агента немецкой разведки. На допросе один назвался Раховым и просил сообщить о нем в Особый отдел Юго-Западного фронта.

В 9-ю армию срочно выехал лейтенант госбезопасности Балакин. Рахов рассказал, что на нашу сторону он был заброшен еще 11 июня в районе села Кунье Харьковской области в паре с агентом по кличке Петер. Им поручили разведать наличие войск по реке Дону, на участке Серафимовичи — Калач — Цимлянская.

Оказавшись среди своих, Николай очень радовался, но докладывал четко и по существу. Со слов его «друга» абверовского лейтенанта Александра Кранца ему стало известно, что 22 июня немецкое командование начинает крупное наступление на Сталинград. В связи с этим абвер забросит в тылы наших фронтов — Брянского, Юго-Западного и Южного — около двухсот агентов, окончивших Варшавскую, Брянскую, Полтавскую разведшколы и курсы в Мариуполе, Волновахе и Харькове. Заброска будет производиться главным образом по воздуху на территории Тамбовской, Саратовской, Сталинградской и Астраханской областей, а также в Ставропольский и Краснодарский края. Рахов подробно описал известных ему агентов, рассказал о методах их действий, возможных паролях и экипировке.

Балакин срочно связался с Дубровиным, и тот принял решение возвратить Николая Рахова в «команду Локкерта». Там он должен был заявить, что своего напарника ликвидировал при его попытке явиться к советскому командованию с повинной.

Благодаря данным, полученным от Рахова, чекисты Особого отдела фронта и управления НКВД Тамбовской, Саратовской и Сталинградской областей только в июле 1942 года арестовали 110 немецких агентов. Еще одна масштабная операция абвера была сорвана.

С момента ухода Рахова к немцам прошло больше трех недель, а мы не получали от него никаких известий. Никто из нас не хотел верить в наихудшее, хотя для опасений были основания. Ведь мы отправляли Рахова в спешке — истекал срок выполнения его задания. Немцы могли заподозрить неладное и в тех сведениях, которыми был снабжен Николай, ведь их авиация вела в Придонье интенсивную разведку и могла обнаружить расхождения с раховскими разведданными. На одном из допросов — к большому сожалению, уже после ухода Николая — петлюровец Петер заявил, что Рахову немцы полностью не доверяют и его приставили к нему. И вот руководство решает направить в Мариуполь, к жене Николая, нашего человека. Надо было в кратчайший срок выяснить судьбу Рахова и в случае его провала постараться внедриться в зондеркоманду Фаулидиса — Локкерта.

Начался срочный подбор кандидатуры для выполнения такого задания. Поиск шел среди младшего командного состава. Нужен был человек смелый, энергичный, беспредельно преданный Родине и уже побывавший в немецком плену. Кроме того, нужен был если не уроженец Мариуполя, то, во всяком случае, человек, имеющий там близких родственников и желательно знающий, хотя бы слабо, немецкий разговорный язык.

Выбор пал на лейтенанта Василия Гордиенко. Василий незадолго до начала войны окончил Чугуевское авиационное училище. За два месяца боев сбил три фашистских самолета, за что был представлен к ордену Красной Звезды. В одном из неравных воздушных боев в районе Кировограда сбил четвертого по счету гитлеровца, но и его И-шестнадцатый получил несколько прямых попаданий, и обожженный лейтенант попал в плен. В бессознательном состоянии его доставили в санчасть при днепропетровском лагере для военнопленных. Только стал на ноги — попытался бежать. Потом вторая попытка, третья. Вначале немцы ограничивались штрафным бараком, а в октябре отправили Гордиенко в лагерь смертников в Замостье. По дороге ему и еще таким же пятерым смертникам удалось бежать. Все шестеро после двухмесячного скитания по лесам, полям и болотам вышли к своим на участке 21-й армии.

К моменту знакомства Гордиенко с капитаном госбезопасности Дубровиным перечень его боевых заслуг увеличился. Прибавилось звездочек на фюзеляже его Яка, а рядом с первым орденом появился еще один, боевого Красного Знамени, и медаль «За отвагу».

Не менее важным было и другое. Гордиенко родился в Запорожье. Там, на одной из заводских окраин, в маленьком домике, жил его отец-пенсионер. К нему в самом начала войны эвакуировалась жена Василия — Надя. Надины же родители жили в Мариуполе.

Такое счастливое стечение обстоятельств плюс его личные качества делали Василия Гордиенко подходящей кандидатурой для осуществления задуманной операции. Об этом прямо сказали лейтенанту, добавив, что последнее слово остается, за ним.

— Я считаю, что рассуждать тут долго нечего. Партийная дисциплина для всех одна. Приказывайте.

— Не имею права сейчас приказывать. Вот когда ты все взвесишь, сам придешь к нужному решению, и сердцем и умом придешь, тогда изволь слушаться — оплошности не спущу. Понял?

— А с товарищем, который пропал, вы тоже так?

— Тоже так.

— Ну что ж, поскольку я теперь вроде и за него в ответе, и на его место иду, считайте, товарищ полковник, что со всеми колебаниями покончено было еще тогда, им. Решил он и за себя и за меня...

Потянулись дни учебы. И когда Дубровин лично убедился, что Василий готов к выполнению задания, ему вручили аусвайс, сделанный по образцу раховского, и в ночь на 8 августа отправили самолетом в партизанский отряд Беспалько. Приземлился Гордиенко удачно и на следующий день, детально ознакомившись с обстановкой на месте, двинулся в путь.

Аусвайс сработал безотказно. Меньше чем за трое суток Гордиенко добрался до Запорожья и еще до начала комендантского часа был на пороге отчего дома.

На следующее утро Гордиенко явился в немецкую комендатуру для регистрации. У него отобрали аусвайс, документы отца и жены и заставили прождать в приемной больше двух часов. К полудню его наконец проводили в кабинет, где, кроме пожилого немецкого офицера, находился еще какой-то гражданский тип.

Разговор с немцем был непродолжительным. Тот лишь поинтересовался родственниками в Запорожье, с какого времени он находился в плену и какую должность до того занимал в Красной Армии, где работает жена. Но когда офицер, даже не кивнув на прощанье, вышел из кабинета, «цивильный» буквально засыпал Василия вопросами. Его интересовало все — и детские годы, и учеба в летной школе, и служба в армии, и поведение в лагере, и точное название хуторов и сел, через которые Гордиенко добирался из лагеря в Запорожье. Даже не искушенный в подобных делах Василий понял, что попал в руки опытного контрразведчика. Правда, в этом разговоре у лейтенанта неожиданно появился довольно веский козырь. Прослужив почти полтора года в Стрые, недалеко от Львова, Василий, знавший украинский язык еще с детства, без труда освоил наиболее характерные словечки и обороты местного диалекта. И сейчас умело вставлял их в беседе с «цивильным».