— Везет же некоторым, — говорит Солоха, когда вместо Зайцева на носилки ложится Геворкян.

— Что-то нет КП, — вслух размышляет Тропкин.

— Выходит, заблудились? — спрашивает Солоха.

— Разберемся... — отвечает Тропкин. — Стой! Привал!

И опять все ложатся под деревьями.

Солоха помогает Геворкяну снять сапог, осматривает ногу, забинтовывает ее и подвешивает к суку. Невдалеке колода сушняка. Рядом на расстеленной плащ-палатке красуются две буханки хлеба и соль в банке. Геворкян мечтательно смотрит в небо, на неподвижные облака.

— Ну дайте больному хоть корочку хлеба, — просит он.

Рука Геворкяна тянется к буханке, и пальцы отламывают кусочек... потом еще...

— Геворкян!

От неожиданности бинт, на котором подвешена нога Геворкяна, обрывается, он вскакивает.

— Виноват... Товарищ прапорщик!

— Виноват... Считайте, Геворкян, что свою пайку хлеба вы съели! И вообще... Хватит разлагаться: отделение выходит из окружения, а вы... Егоров — за водой! Река рядом. Закиров — костер! А вы, Геворкян... Зайцев и Солоха, вся троица, без рыбы не возвращайтесь! Старший — рядовой Солоха.

— Есть не возвращаться без рыбы! — повторяет Геворкян.

— Простите, товарищ прапорщик... А где взять удочки? — беспомощно спрашивает Коноплев-Зайцев.

— Вы не на даче... Зайцев! Тут не в бирюльки играют... Что вы извиняетесь? Проявите смекалку! Оружие оставьте, разрешаю.

— Есть проявить смекалку! — чеканит за товарища Геворкян.

Последний всплеск солнца скрылся за лесом, по ту сторону реки. Тишина. Лишь крик кулика нарушает покой. Только звуки шагов на тропе. Впереди Геворкян, за ним Солоха, а следом Коноплев.

— Ищи камыши, — советует Солоха, — там кого-нибудь словим.

— На что словим? — мучается Геворкян.

— Придумаем что-нибудь, — успокаивает его Солоха. — Мы же в особых условиях, соображать надо... Лодочку бы где...

— У меня есть комплект запасных струн к скрипке, — говорит Коноплев.

— Ну молодец ты, Коноплев-Зайцев... — останавливается Солоха. — Не ожидал!

— Молодец, Коноплев, — оживляется Геворкян. — Медаль тебе откую... А у меня... запасной клапан к кларнету — чем не блесна!

— В таком разе в порядке... На такую блесну мы и бегемота поймаем, — острит Солоха.

Быстро темнеет. На светлом фоне воды силуэты солдат едва заметны. Бледная луна появилась за рекой и высветила темный камышиный клин. На воде то там, то здесь расплываются круги...

— Смотрите... Лодка! — говорит Солоха.

— Без весел...

— Красиво как! Только есть хочется... Помнится, в детстве мы липовые листья ели... — оглядывает берег Коноплев.

— Что листья! — не выдерживает Солоха. — Я скоро траву начну щипать... Это Геворкян у нас сытый — полбуханки сжевал.

— Всего один кусочек... — Геворкян прицепил клапан к струне, засунул все в карман. — Вы располагайтесь на берегу, а я в лодке... Я на Севане форель ловил. Так что...

Он влезает в чуть притопленную лодку, Солоха отпихивает ее, и она, зашуршав по камышам, отплывает от берега, останавливается в густых камышах. Геворкян устроился на носу. Конец струны он намотал на палец, но, подумав, привязывает струну к носу лодки.

— Щука плещется, — с надеждой в голосе сказал Солоха, вслушиваясь в тишину. — Утречком рубашкой, как бреденьком, пройдемся... Сейчас и утонуть недолго.

Солоха и Коноплев сложили скатки, удобно уселись. Солоха закурил. Огонек сигареты слабо, загадочным светлячком засветился в темноте.

— Ну как там? — негромко спросил он Геворкяна.

— Рыбка еще присматривается, — ответил тот.

— Угу... На одном конце червяк, на другом... — бубнит Солоха. — Слышь, Коноплев, а ты уху когда-нибудь варил?.. Эхма! Я тебя научу уху в мешочках варить. Век меня помнить будешь! Берешь мелкую рыбешку — и в тряпочку, вывариваешь, потом еще... Ты спишь?

— Нет еще...

— Вот я и думаю, — продолжал в темноте Солоха. — Блуданули мы. Прапорщику теперь... эхма!.. А может, нам такой приказ — заблудиться... Хорошо, что не зимой.

Громкое посапывание заставило Солоху замолчать.

— Ну спи, спи, я подежурю...

...Как искрится вода! Как переливается! Грачик Геворкян делает ладони ковшиком, черпает воду и пьет, пьет... Потом он выпрямляется, запрокидывает голову и смеется, радуясь солнцу, искристой севанской воде, горам... Грачик читает наизусть:

Грачик никак не может поймать форель: она скользит меж руками, точно играет с ним. А он уже отчаялся, капли пота блестят на лице. Нет, никак он не может поймать форель! А раньше ловил ее?! И Солоха ловит, и Коноплев... Нет, ничего не получается!

Светает. Пелена тумана стелется над рекой. Деревья стоят словно забинтованные у комля. На берегу спят солдаты: сжался от утреннего холода Коноплев, спит прямо в очках; богатырски разметался Солоха. Геворкян спит сидя, приткнувшись на носу лодки. Леска-струна натянулась, как на скрипке... Большая щука ходит-дергает так, что лодка качается. В воде видна ее темно-пятнистая спина. Качнулась лодка и медленно поплыла по течению, потом все быстрее и быстрее, должно быть, сильная попалась щука.

А солнце уже пускает свои лучи на землю, на лес, на реку, золотит кроны деревьев, разгоняет туман...

— Коноплев! Вставай, Коноплев! — встревоженно говорит Солоха.

— А? Что? — никак не может проснуться Коноплев.

— Геворкян уплыл!

— Как уплыл? Куда?

— Лодку, видать, снесло. Бывает это. Собирайся, быстро! Пошли.

Лодка плывет, развернувшись поперек течения. Геворкян мирно спит на носу, не ведая о том, что с ним произошло.

Все ближе и ближе поворот реки. Лодку стало сносить влево на отмель. Она неожиданно зацепила кормой за камень, и от толчка Геворкян комом свалился в воду... Мокрый, он поднялся, не понимая, в чем дело. В этом месте вода доходила ему лишь до коленей. Он вышел на берег, разделся, затем вытащил на песок лодку и только тут заметил, что на блесну попалась огромная щука. Измученная столь трудным путешествием, щука не оказала достойного сопротивления и спокойно дала себя положить на траву рядом с сохнущей одеждой.

Что делать солдату? Далеко ли его отнесло?.. Но для паники нет оснований: ориентир есть — река. Значит, надо идти вверх по течению... Только есть очень хочется... Щуке ребята обрадуются!

Схватив свою одежду, он наскоро обувает сапоги, перекидывает через плечо «улов» и бодро шагает вдоль берега. «Живы будем — не помрем!» — вспомнил он присказку Солохи, продвигаясь высоким берегом мимо березок и сосен.

Остановился солдат у дикого малинника, тянется за ягодами, исцарапался весь. Вдруг слышит, кто-то идет, торопливо, спешно, так, что трещат сухие сучья под ногами. Присел, выглядывает из-за кустов... Смотрит. А это спешат к нему навстречу Солоха и Коноплев. Дай, думает, напугаю...

— Стой! Кто идет? — кричит он.

Старый воин Солоха — и откуда реакция такая — в момент за деревом растворился. А тут из-за кустов Геворкян выходит, улыбается, как ясное солнышко. И в руках у него щука, которой отделение можно накормить.

— Ура! — не выдержал Коноплев.

— Живы будем — не умрем! Так, дорогая Солоха, — улыбался Геворкян. А Солоха от усталости и от волнения аж присел на пенек, слова сказать не может. Этим салажатам все равно, а он-то понимает, что ликовать рановато — ведь, должно быть, их ищут уже.

— Поди, ищут ведь нас, — беспокоится Солоха. — Пойдем побыстрее...

— Пошли порадуем Тропкина... Только малинки поклюем, а? Как, Коноплев?..

— Ой, сколько ее! — восхищается Коноплев.