«О черт, какой идиот Радий! Даже сесть в милицию не умеет корректно».

В кабинет входили сотрудники в форме и в штатском. Пришлось Извольскому встать и скорбно удалиться.

Не успел майор начать инструктаж, как зазвенел телефон и голос секретарши из динамика сказал:

— Сергей Александрович, вас.

— Начальник райотдела? Здравствуйте. Беспокоит вас Канашенко с завода металлоконструкций. Мой сын...

Да, его сын, Валерий Канашенко,. был вторым соучастником из задержанных ночью. Майор коротко повторил Канашенко-отцу то же, что сказал Извольскому-отцу. Этот был начальником механосборочного цеха, его фамилию майор не раз встречал в газетных статьях — цех перевыполнял план, считался маяком производства. Этот о снисхождении для сына просить стеснялся, только хотел узнать, серьезное ли дело, дойдет ли до суда. И, выслушав ответ, помялся: нельзя ли как-нибудь обойтись без широкой огласки, потому что, видите ли... и так далее.

— Гласность от милиции не зависит, — ответил по телефону майор. — А до суда, я полагаю, на этот раз дойдет. Ваш сын и без того имеет несколько приводов, попадал в вытрезвитель. Плохо за ним смотрите. Тем более он рабочий вашего же цеха. Двойная ответственность на вас.

— Так бить его, что ли? — Майор дипломатично промолчал: сам, дескать, решай, товарищ отец и начальник. — Вот лихо на мою голову. Товарищ майор, сильно вас прошу, не сообщайте пока нам... то есть официально не сообщайте в цех, на завод. У нас, знаете, распишут, раскрасят, а авторитет начальника цеха — штука хрупкая. С начала года план никак не идет, а тут еще ЧП... Поймите меня правильно, я не о себе забочусь. Но подобные ЧП снижают в коллективе производственный подъем...

— Насчет подъема ничем помочь не могу.

— Нет, это я к слову... Можно приехать, поговорить с сыном? Спасибо, товарищ майор, спасибо. Так... Сейчас вызывают на совещание к начальнику, и мне не хотелось бы объяснять свое отсутствие... ну, вы понимаете... А может, им разрешат пока находиться дома? Никуда ж они не утекут. Ну да, ну да, понятно. Во второй половине дня приеду.

Окончив телефонный разговор, майор не сразу продолжил инструктаж.

«Струсил начальник цеха, боится огласки. Авторитет бережет. Еще будет третий отец... Как мне говорить с третьим? А с матерью как?»

Секретарша Мария Яновна привыкла, что директор распахивает дверь порывисто, настежь, из кабинета выходит твердым широким шагом, напористо подавшись широкой грудью вперед и чуть пригнув красивую, с седой волнистой шевелюрой голову, словно высокий проем низок ему. Мария Яновна женщиной была замужней и мужа любила, но к директору с давних пор чувствовала своеобразную привязанность, безгрешную влюбленность без тени чинопочитания или дамского вздыхательства — просто как к мужчине умному, сильному. И сейчас, когда вот так странно, медленно и беззвучно растворилась дверь, руки Марии Яновны недоуменно замерли над клавишами машинки.

Директор вышел неуверенно, лицо его пожелтело, осунулось, как это бывало в прошлые времена, когда еще «горел» частенько план, лихорадили завод и директора штурмовые бессонные «концы месяца». Но тогда в серых воспаленных глазах, несмотря на усталость, светилась энергия и воля. Сейчас в них пугающая пустота. Директор притворил дверь, постоял так, держась за ручку. Левая бровь поднялась не то с обидой, не то в вопросе...

Шестилетняя совместная работа приучила Марию Яновну не задавать лишних вопросов. Так и сидела над клавишами, смотрела на его седой затылок. Не поднимая головы, он сказал:

— Я уйду на час или полтора. К одиннадцати... да, к одиннадцати вернусь.

Секретарша секунду ждала — может, еще что будет. Спросила:

— Вызвать машину, Николай Викторович?

— Не нужно. И вот еще: должны приехать из СМУ. Передайте, что я просил подождать. И что прошу извинить за...

Не так уж часто ему доводилось ездить в трамвае. Час «пик» миновал, пассажиров немного. Но Николай Викторович не заметил свободных мест и не сел. Смотрел в окно на чистый, ночью выпавший снежок, искрящийся под солнцем, с синими тенями от домов и обнаженных тополей. Девчушка-школьница несколько раз взглянула из-под белой шапочки на Николая Викторовича и наконец встала, хотя были еще свободные места.

— Садитесь, пожалуйста.

— Что? А, спасибо.

Сел. И опять смотрел на белый снег.

Или этот веселый солнечный мороз, или давнее, с фронта, умение сжимать нервы в кулак при тяжелых ситуациях, но из трамвая вышел уже обычный, владеющий собой Николай Викторович Ельников, директор завода, каким его всегда знали. Только левая бровь поднята все в том же недоуменном вопросе... Перейдя площадь, мельком глянул на монументальную бетонную доску Почета, где среди прочих предприятий города значилось имя его завода, и отвернулся. У подъезда замедлил шаг. Потом, пригнув голову, как всегда, напористо толкнул дверь.

Бывал он здесь не раз и не два, изредка по делу, чаще попутно, заездом к товарищу по военным годам, по фронту: проходил узким коридором с зелеными в его рост панелями, с пластиковым покрытием на полу, мимо закрытых дверей кабинетов справа, мимо чего-то ожидающих людей, сидящих на стульях вдоль левой, глухой стены — к всегда открытой настежь приемной начальника районного отдела милиции. И вся здешняя обстановка никогда не отмечалась им как нечто тревожное, даже угрожающее. Учреждение, и ничего особенного.

На этот раз тревожную особенность коридора он ощутил. Стесненный этим, Николай Викторович терял уверенность, и коридор казался незнакомым.

— Куда? Очередь не видите, что ли!

Николай Викторович остановился, В приемной сидело несколько человек, смотрели на него равнодушно и пусто. Только женщина в зеленом пальто с вызывающе дерзким прищуром усмехнулась и, уловив его растерянность, добавила презрительно:

— Как начальство, то другие уж и не люди для их!..

Рядом с ней старик с тросточкой осуждающе кашлянул и опустил взгляд.

— Извините, я не знал.

Николай Викторович отошел и сел на свободный стул.

По коридору слонялся длинноволосый парень без шапки, глазел на дверные таблички, на плакаты, тихо посвистывал сквозь зубы и подрыгивал коленкой. Поодаль еще сидели какие-то хмурые фигуры. Николай Викторович вздохнул и принялся ждать. Смотрел рассеянно на женщину в зеленом. Одета прилично, сравнительно молода еще. Но в аляповатой накрашенности лица, губ, ресниц, в космах песцового воротника, в косых морщинах капрона на тонкой ноге над красным широким сапогом сквозило что-то неряшливое.

Вышла секретарша начальника, скользнула по лицам равнодушным взглядом, хотела что-то сказать. И узнала Николая Викторовича.

— Здравствуйте, товарищ Ельников. Вы к майору? Заходите.

Он краем глаза заметил, как ощетинился песец на воротнике неряшливой женщины, уловил выразительный кашель старика с тростью.

— Я по личному делу. Подожду.

Секретарша секунду удивлялась молча.

— Н-ну, как хотите... — И уже другим, «служебным» тоном женщине: — Зайдите.

Та скривила торжествующе губы — во, осадила начальника! — и небрежной развалочкой вошла в приемную.

Ельников ждал. Занятие непривычное для него. Ждать приходилось, разве когда вызывали в главк. Но скоро свои, сегодняшние мысли снова заполнили думы. Не заметил, как уходила по коридору сердитая женщина в зеленом, как перестал посвистывать, замялся и неохотно пошел к начальнику длинноволосый парень, как, покашливая и покряхтывая, следом за ним уплелся старичок. Потом еще кто-то. Очнулся, когда секретарша тронула за плечо:

— Заходите же.

Майор писал. Но сразу отложил ручку, вышел из-за стола, протянул широкую ладонь.

— Здравствуй. Садись.

Ельников коротко пожал его руку и выдохнул нетерпеливо:

— Ну?

Майор потрогал бритую щеку, потер высокий, с залысинами лоб.

— Ну? Говори, Сергей.

— Скверное, брат, дело...

— Знаю, что скверное, потому говори сразу.