Прокурор Дадашлы подошел к письменному столу и, облокотив на него обе руки, нагнулся к следователю по особо важным делам.

— Я-то людей знаю, — обиженно сказал он, — таких, как Имаш, я хорошо знаю. Насквозь их вижу, всех этих сукиных детей! Простите, но голодного волка к деревне тянет. Засел на вокзале, видит, человек из Баку приехал. На руке золотые часы, откуда ему знать, что приезжий живет на пенсию, а в кошельке у него всего тридцать рублей. Вот он и ограбил его, и представьте себе, даже не подозревая, что сейчас же он его и убьет — нет, всего лишь завладеет имуществом, ну а остальное уже, так сказать, по привычке... У старика дома сердце схватило. Тут ваш вопрос начинается. Так или иначе, Гемерлинский вышел из дому. А вор-то от холода дрожит, в кармане у него ни шиша, и вдруг такая везуха — счастье само прет навстречу. Может, даже остановил старика, о мировых проблемах с ним заговорил. А потом и прикончил! Могло же все так произойти, клянусь честью, могло! Я их насквозь вижу, всех этих... — Прокурор Дадашлы чуть было не произнес какое-то откровенно смачное слово, но проглотил его и спросил: — Или не могло?

Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли улыбнулся.

— Все это россказни, — повторил он. — И то, что вы описали, и мои собственные предположения... — Затем, поднявшись, подошел к телефонному аппарату. — Можно отсюда по автомату позвонить в Баку?

— Нет, — ответил следователь Джаббаров. — Баку нужно заказать. Нас быстро соединяют.

Прокурор Дадашлы, пытаясь пошутить, спросил:

— Опять конспирация?

— Нет никакой конспирации. С домом хочу поговорить, с детьми.

И Гюндюз взял телефонную трубку.

Гюльдаста разожгла в пристройке очаг.

Дядя Фаттах, раскуривая трубку, выговаривал гонявшемуся во дворе за большим петухом Муршуду:

— Даже такое простое творение аллаха поймать не можешь.

Гюльдаста, ставя на огонь наполненный водой медный казан, сказала:

— Это не петух, сотворенный аллахом, а сам гнев аллаха. Разве с ним справиться ребенку?

Маленькая девочка с привязанной левой рукой подошла к дяде Фаттаху:

— Открой руку. Я поймаю.

Дядя Фаттах, погладив ребенка по голове, сказал:

— Ну и хитра, и в кого ты такая пошла?

Гюльдаста засмеялась:

— В кого же, как не в тебя, муж? Тебе ли не знать?

Малышка сказала:

— Я похожа на джыртана[7].

Дядя Фаттах взял девочку на руки:

— Нет, ты непохожа на джыртана, ты самый джыртан и есть!

Муршуд, кувыркнувшись, схватил петуха за хвост, но и на этот раз не смог удержать его в руках. Петух, раскричавшись, вырвался и убежал.

Чаша терпения дяди Фаттаха лопнула:

— Эй ты, недотепа, день проходит, сейчас придет гость!..

Муршуд снова ринулся за петухом.

Снег перестал валить, но небо было сплошь серым, и на этом безрадостном фоне с трудом различался дым, идущий из разбросанных по деревянным крышам труб. Едва поднявшись, дым смешивался с тяжелыми тучами, проходящими над райцентром; тучи стелились над самыми дымоходами.

В верхней части городка трубы были закутаны туманом.

И эти мокрые деревянные крыши, и туманные горы, и все, что виднелось сейчас вокруг, — все мечтало о солнце.

Имаш, сидя на корточках в нижней части своего двора, обстругивал края только что поставленных дверей и не сразу увидел стоявшего возле забора, перед которым росли кусты ежевики, Гюндюза Керимбейли.

— Успеха трудам праведным! — обратился Гюндюз к не обращающему на него никакого внимания хозяину.

Имаш не ответил, еще усерднее занимаясь своим делом.

Тогда Гюндюз Керимбейли подошел к калитке и приоткрыл ее:

— Войти можно?

Имаш, оглянувшись, посмотрел на навязчивого гостя и кивнул головой.

— Салям алейкум, — поздоровался следователь по особо важным делам.

Имаш молча кивнул.

Гюндюз сначала взглянул на Имаша, придерживающего коленями новую дверь, затем осмотрел аккуратный дворик, где все было на своем месте.

— Если сегодня вы не расположены разговаривать, я пойду, — сказал он.

Продолжая строгать, Имаш высказался:

— Сегодня уйдешь, завтра вернешься, начальник!

— Вернусь вряд ли, а вот вызову, это точно! — улыбнулся своей особенной улыбкой Гюндюз Керимбейли. — Как вы узнали, что я начальник?

— Много ваших встречал, — сказал Имаш. — Как увижу, сразу усекаю. Овчарки, начальник, нюхом след берут, а я тоже: раз дыхну и с ходу вас чую.

Видимо, и следователь по особо важным делам хорошо знал людей вроде Имаша и умел с ними разговаривать. Засунув руку в нагрудный карман пальто, он извлек оттуда удостоверение и, подержав его перед глазами Имаша, сразу приступил к делу:

— Где вы были двадцать пятого ночью?

Имаш все еще не оставлял своей работы.

— Двадцать пятого? Откуда мне знать, начальник, я человек не рабочий, кто его помнит, где меня носило.

— Вот вы и вспомните.

— А в чем дело, начальник? Что, опять у кого-то украли козу или корову?

Гюндюз, пропустив мимо ушей откровенную издевку Имаша, с еще большей настойчивостью повторил:

— Где были вы в ночь на двадцать пятое число, когда был убит дед учителя Фазиля Гемерлинского?

Рука Имаша бросила дверь, и на его худой жилистой шее заходил кадык.

— Ты что это хочешь сказать, начальник?

Следователь по особо важным делам резко повысил голос:

— А то и хочу сказать, что к незнакомому человеку на «ты» вам бы лучше не обращаться! Мы что, друзья большие были?

Имаш не отвечал.

— Я вас спрашиваю, друзьями мы были? Отвечайте!

Имаш и сам не заметил, как приподнялся на ноги и произнес:

— Нет.

— Вот и потрудитесь тогда говорить на «вы»!

Имаш, отряхивая коленки брюк, сказал:

— Извините.

— Так где вы находились двадцать пятого числа ночью?

Вытащив сигарету из кармана, Имаш чиркнул спичкой и, затянувшись, немного пришел в себя:

— В тот вечер... двадцать пятого, я был дома... спал...

— Дома у вас могут подтвердить это?

Имаш молчал.

— А сестра как? Она это подтвердит?

Имаш со злостью шмякнул о землю только что зажженной сигаретой.

— Ее вы не трогайте! — вскричал он. — Она мне не чета! Чистый человек...

Гюндюз Керимбейли направился к воротам.

— До свидания. Мы еще, должно быть, увидимся. — Потом, приостановившись на мгновение, добавил; — Больше всего в мире я не люблю ложь. Запомните это.

Имаш поплелся за ним.

— Как только вскочит у человека на глазу бельмо, — заныл он, — так он и пропал...

Гюндюз повернулся в его сторону:

— Почему вы нигде не работаете?

Чувствуя, что не выдерживает больше взгляда этого молодого начальника, Имаш отвел глаза в сторону.

— В нашем районе лучше человеку подохнуть, чем потерять доброе имя. Человека ославили вором. Кто теперь здесь даст работу вору Имашу? Кто захочет работать вместе с вором Имашем? Эх... — Имаш махнул рукой и, опять вытащив из кармана сигарету, закурил. — Я вот вам говорю о том, что снаружи горит, а о том, что внутри, молчу... — Он вдруг рассердился на самого себя, видимо, за то, что так разоткровенничался. — Знаю я, это все проделки учителя! Он и послал вас ко мне! Но ничего из этого у вас не выйдет! — Имаш немного повысил голос. — Я уже говорил! — Нагнувшись, он поднял валявшийся на земле рядом с ямой большой заржавленный нож и с размаху метнул его в дверь. Нож вонзился в дверь, и заржавленная, грязная рукоятка пронзительно задрожала. — Я ему уже говорил, что...

Следователь по особо важным делам оборвал его,

— Сколько вам лет?

Имаш, замолчав, захлопал глазами. Наверное, он соображал, что за хитрость таится за этим вопросом. Потом ответил:

— Уже больше пятидесяти...

Выходя из дворовой калитки, Гюндюз Керимбейли сказал:

— И когда вы о себе подумаете? Пора ведь уже.